духовные лица так склонны совершать сексуальные преступления?
— Неправда! — не выдержал Эдди Фислингер.
— Не надо так говорить! — взмолился Дон Пикенс, сосед Фрэнка по комнате, хрупкий юноша, такой нежный и ласковый, что даже декан Троспер, «рыкающий лев благочестия», старался по возможности щадить его.
Гарри Зенз потрепал его по плечу:
— Эх, Дон, Дон, так всю жизнь и проживешь монахом! А ты, Фислингер, если не веришь мне, поверь статистике: с восьмидесятых годов — пять с лишним тысяч преступлений совершено духовными лицами, — и ведь это только те, которые попались! Не поленись, почитай. И обрати внимание на то, какой процент составляют половые преступления: тут тебе и изнасилование, и кровосмешение, двоеженство, растление малолетних — такой наборчик, что просто прелесть!
— О господи, — зевнул Элмер. — Надоело, братцы: трескотня, споры, дебаты… Все так просто: может, мы, священники, и не безупречны, так мы на это и не претендуем; а все же мы делаем немало добрых дел.
— Вот именно, — подхватил Эдди. — Хотя, пожалуй, верно… Соблазны пола так ужасны, что даже священники порой не могут устоять. А единственный выход простой: воздержание. Отвлекись; молитва, усиленные физические упражнения — и все пройдет.
— Молодец, Эдди, верно говоришь, — промурлыкал Гарри Зенз. — Молодые ребята из твоего прихода тебе цены знать не будут!
— А собственно, зачем тогда вообще идти в священники, не понимаю, — невесело проговорил Фрэнк Шаллард. — Вот хотя бы ты, Гарри? Раз уж ты думаешь, что мы тут все такие лжецы…
— Да нет, Фрэнк! Зачем же — лжецы? Просто практические люди, как правильно заметил Элмер. А что касается меня, то тут еще проще. Я не честолюбив. Я не настолько люблю деньги, чтобы ради них хлопотать. Я люблю сидеть, читать. Люблю умственную гимнастику и терпеть не могу работать. А все это священнику вполне доступно, не надо только быть чурбаном вроде тех, что ставят дело на широкую ногу и ради славы готовы себя работой в гроб вогнать.
— Нечего сказать, возвышенное же у тебя представление о деятельности священника, — буркнул Элмер.
— Ах, та-ак! Ну, хорошо, тогда скажите, брат Гентри, какие возвышенные мотивы побудили
— Меня-то… Это, как его… А, черт! Да неужели не ясно? Духовное лицо имеет возможность делать много добрых дел… помогать ближним и… разъяснять смысл религии.
— Может, кстати, и мне разъяснишь? В частности, желательно узнать следующее: в какой степени христианская символика заимствована у нечестивцев варваров?
— Ох, и надоел же ты мне!
Вмешался Орас Карп:
— Этим баптистским брехунам, разумеется, и в голову не приходит, в чем действительно заключается единственный и истинный raison d'etre[42] церкви. Церковь призвана скрасить собою беспросветно серую жизнь простолюдина.
— Угу! Какой простолюдин не почувствует себя беспросветно серым, внимая рассуждениям брата Гентри об ошибках супралапсарианизма[43]!..
— Никогда я ни о какой такой мути не рассуждаю, — возмутился Элмер. — Я просто произношу простую, бодрую проповедь, сдобрю шуточкой для живости, расскажу про театр или еще что-нибудь такое, чтобы их расшевелить немного, понимаешь, чтобы они встряхнулись, чтобы им жилось лучше, полнее…
— Вот оно что, — сказал Зенз. — Ну, извини, милый. Ошибся. А я-то, грешным делом, думал, ты накачиваешь их полезными сведениями о качестве innasiibilitas[44] и res sacramenti[45]. М-да! Ну, а ты, Фрэнк, чего ради заделался богословом?
— Если будешь глумиться, не скажу. Я верю, что существуют мистические откровения, доступные только тем, кто действительно отрешился от житейской суеты.
— Зато я точно знаю, как я сюда попал, — сказал Дон Пикенс. — Отец прислал.
— Вот и меня тоже, — пожаловался Орас Карп. — Одно только не могу понять: с какой стати нам торчать в баптистской школе? Жуткая секта! Что за церкви! Какие-то допотопные сараи… Прихожане гнусавят безграмотные гимны, а не в меру разговорчивые пасторы изрекают блестящие и такие новые истины: «Чтобы разрешить все свои проблемы, человечеству нужно только одно: вернуться к христову евангелию». Ну, нет! Англиканская церковь[46] — вот это я понимаю! Музыка! Облачения! Пышные службы! Великолепные церкви! Величие! Мощь! Будьте уверены, как только удастся вырваться отсюда, перейду в англиканство. Приобрету солидное положение в обществе, подыщу хорошенькую, богатую невесту…
— Ошибаешься, друг, — возразил Гарри Зенз, — единственная приличная секта — баптисты — ну и еще, быть может, методисты…
— Рад это слышать от тебя! — изумленно воскликнул Эдди.
— …потому что все тупицы — либо баптисты, либо методисты, не считая, пожалуй, тех, кто принадлежит к католической церкви да мелким сектам. Так что здесь даже ты, Орас, вполне имеешь шанс выбиться в пророки. А в англиканской церкви, у индепендентов[47] и, возможно, у кэмпбеллитов попадаются люди с головой, тут тебе ходу не дадут. Пресвитериане — те, разумеется, тоже недоумки, но у них есть твердые догмы, здесь нетрудно и в еретики угодить. Зато у баптистов и методистов — полный простор! Сущий рай для философов вроде меня и таких филинов, как ты, Эдди! Единственное, что необходимо, когда имеешь дело с баптистами и методистами, это, как справедливо заметил отец Карп…
— Если ты в чем-то со мной согласен, готов отказаться от собственных слов, — вставил Орас.
— … итак, единственное, что необходимо, — продолжал Зенз, — это выкопать какую-нибудь солидную и совершенно бессмысленную доктрину и твердить без конца. Прихожанам вы этим не наскучите, наоборот: ведь, в сущности, единственное, что им не по вкусу, — это новые идеи, которые заставляют их шевелить мозгами. Так что — нет, отец Карп! Оставим англиканскую церковь актерам, которым не хватает таланта для сцены, а нам, реалистам, сойдет и добрый старый баптистский сарай!
— Да брось ты, Гарри, — жалобно протянул Эдди. — Ломаешься, больше ничего! Ты гораздо лучше, чем хочешь казаться, и баптист не из последних и христианин неплохой. И я могу это доказать. Никто твоих проповедей слушать не стал бы, если бы они не были искренни. Да, сэр! Можно одурачить людей громкими фразами раз, ну от силы два, но в конце концов им требуется искренность. И еще одно: ты против открытого причастия — стало быть, ты в стане праведных. Я уже чувствую, что эти прохвосты, так называемые «либералы», которые стали вводить открытое причастие, — они ставят под угрозу самые основы баптизма, честное слово!
— Вздор! — проворчал Гарри. — Закрытое причастие — самое возмутительное, что придумано баптистами. Чистейший эгоизм! Никто, видите ли, не имеет права причащаться вместе с нами, кроме тех, кого мы сочтем достойными! Никто не смеет общаться с богом, если только мы его не представили богу. Самозванные стражи крови и тела Иисуса Христа! Тьфу!
— Вот именно, — подхватил Орас Карп. — И в священном писании решительно ничего не сказано в пользу закрытого причастия.
— Нет, сказано! — взвизгнул Эдди. — Фрэнк, где твоя библия?
— Фу ты: забыл в аудитории. А твоя где, Дон?
— Ну, скажи, пожалуйста! — заволновался Дон Пикенс после безуспешных поисков. — Весь вечер, подлая, здесь валялась, а сейчас…
— А — вспомнил! — перебил его Элмер. — Я ею таракана раздавил. Вон она — на твоем шкафу.
— Слушай, честное слово, так не годится: давить библией тараканов! — удрученно проговорил Эдди Фислингер. — Ну вот тебе библия, Гарри! Первое послание к коринфянам[48], глава одиннадцатая, стих двадцать седьмой и двадцать девятый. И вот черным по белому насчет закрытого причастия: «Кто будет есть хлеб сей или пить чашу господню недостойно, виновен будет против тела и крови господней. Ибо кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе!» А как
