благородством: «Бедная девочка. Жаль ее. Ей-богу, жаль».
Он видел, как после службы она замешкалась у выхода за спиною родителей, но, не попрощавшись с доброй половиной своих прихожан и не отпустив, соответственно, половины грехов, бросил на ходу старосте Бейнсу: «Виноват, страшно тороплюсь», — и помчался к железной дороге.
«Ах вот ты как! — бушевал он. — Ну, если ты меня, милочка, собираешься бесстыдно
Во вторник он ждал новой записки с извинениями, но ее не последовало; зато в четверг, когда он в самом благодушном, добродетельном и возвышенном настроении невиннейшим образом пил молочный коктейль в аптечной лавке Бомбери, неподалеку от семинарии, с удовольствием думая, что сочинение на тему о миссиях готово и что в кармане у него лежат две отличные пятицентовые сигары, он внезапно увидел ее. Она стояла на улице перед окном и в упор глядела на него.
Она казалась не совсем нормальной… Он встревожился.
— Неужели разболтала отцу? — простонал он.
В эту минуту он ненавидел ее.
Он храбро направился к выходу и в самой высокопарной манере изобразил свою радость по поводу того, что так неожиданно видит ее здесь, в городе.
— О-о, кого я вижу! Лулу! Какой приятный сюрприз! А где твой папа?
— Пошел с мамой к врачу: у мамы уши болят. Мы с ними условились встретиться в «Бостонском Базаре»… Элмер! — Голос ее звенел и дрожал, как натянутая струна. — Мне с тобой необходимо поговорить… Ты должен… Пойдем, пройдемся по улице.
Он заметил, что она нарумянилась. В 1906 году в среднезападной глуши румяниться было не принято. Лулу сделала это очень неискусно.
Стояла ранняя весна. Распускались, благоухая, первые мартовские почки, и Элмер со вздохом подумал, что, не будь она так навязчива и несносна, он, пожалуй, мог бы еще настроиться по отношению к ней на романтический лад… Они дошли до газона перед зданием суда, где стояла статуя генерала Шермана[71].
За время их знакомства Элмер сумел не только расширить словарь Лулу, но и в известной степени помочь ей преодолеть свою застенчивость. Поэтому она колебалась недолго: только несколько раз кокетливо взглянула на него снизу вверх, только разок попыталась просунуть свои пальчики под его руку (он нетерпеливо стряхнул их) и выпалила:
— Мы должны что-то предпринять. У меня, кажется, будет ребеночек.
— О господи боже мой! Проклятие! — отозвался преподобный Элмер Гентри. — И ты уж, конечно, все разболтала своим старикам?
— Нет, я ничего не рассказывала. — Она сейчас держалась спокойно, с достоинством — тем достоинством, на которое способен серый котенок, вывалявшийся в грязи.
— Ну, хоть это хорошо!.. Да, видимо, как-то придется действовать. А, дьявольщина!
Он начал торопливо соображать. Можно кое-что разузнать у веселых девиц, с которыми он водит знакомство в Монарке… А впрочем…
— Ну-ка постой! — прорычал он, резко поворачиваясь к ней. Они стояли на усыпанной толченым кирпичом дорожке сквера перед зданием суда, под чугунными крыльями ржавого Правосудия. — Да этого быть не может! Ты что это такое задумала мне навязать, а? Видит бог, я готов тебя поддержать и выручить чем только могу. Но дурачить себя я никому не позволю! С чего это ты решила, что ты беременна?
— Прошу тебя, дорогой, не говори этого слова!
— Хо! Скажи, пожалуйста! Вот еще! Ну-ну, выкладывай! С чего это ты взяла?
Она была не в силах взглянуть ему в глаза; она уставилась себе под ноги. И по мере того как она, заикаясь, бормотала о своих подозрениях, его благородное негодование разгоралось все сильней. Дело в том, что никто особенно не посвящал Лулу Бейнс в тайны физиологии, и было совершенно очевидно, что все свои убедительные доводы она просто придумала. Слезы текли по ее щекам, размазывая румяна, дрожащие пальцы были судорожно сжаты у подбородка; она беспомощно лепетала одно и то же:
— Ну, понимаешь… Я так плохо себя чувствую и… пожалуйста, милый, не заставляй меня объяснять подробно.
У него лопнуло терпение. Он схватил ее за плечо отнюдь не ласково.
— Лулу, ты лжешь. У тебя мелкая, лживая, подлая душонка! А я-то все не понимал, что это меня удерживает, мешает на тебе жениться! Теперь я знаю! Слава богу, что вовремя узнал! Ты лжешь!
— Нет, милый, не лгу. Умоляю тебя…
— Ну вот что! Я отведу тебя к врачу. Сию же минуту. Он скажет нам правду.
— Нет-нет! Нет! Пожалуйста, не надо! Я не могу!
— Это почему же?
— Прошу тебя…
— Ага! И это все, что ты можешь сказать в свое оправдание? А ну посмотри на меня!
Должно быть, они больно впились ей в плечо, эти его мясистые пальцы. Но он чувствовал себя праведником, одним из тех ветхозаветных пророков, которым поклонялась его секта. Наконец-то он нашел настоящий повод для того, чтобы поссориться с нею!
Она не поднимала глаз, как он ни стискивал ее плечо. Она только горько плакала.
— Значит, ты солгала?
— Да… Ах, дорогой мой, как ты можешь причинять мне такую боль? — Он снял руку с ее плеча и принял корректный вид. — Нет, я не про эту боль говорю! Плечо — это неважно! Ты всей мне делаешь больно! Так холоден со мной! Вот я и подумала: может быть, если бы мы поженились… Я бы сделала все, чтобы ты был счастлив! Я бы пошла за тобой повсюду! Пусть бы у нас был хоть самый крошечный и бедный домик…
— И ты… ты смеешь думать, что проповедник слова божия может жить под одной кровлей с лгуньей? О ты, ехидна, которая… А-а, дьявол, не буду говорить, как священник… Может быть, я с тобой поступил и не совсем хорошо, не отрицаю. Хотя, насколько я заметил, и ты была рада-радешенька удирать из дому и бегать тайком на свидания. Но когда женщина-христианка сознательно лжет мужчине, пытается обмануть его в лучших его чувствах… Нет, это уж слишком, как бы я ни был виноват сам! Никогда больше не смей со мной заговаривать. А если ты растрезвонишь отцу и вынудишь меня жениться, я… покончу с собой!
— Нет, я не расскажу! Честное слово!..
— Свой грех я смою горькими слезами, а ты, женщина, ступай и не греши более!
Он круто повернулся и большими шагами пошел прочь, не слушая ее жалкого лепета. Она сначала в отчаянии засеменила рядом, стараясь не отстать, потом остановилась, припав к стволу сикомора. Проходивший мимо приказчик из мелочной лавки насмешливо заржал.
В следующее воскресенье она не появилась в церкви. Элмер был так доволен, что стал подумывать, не назначить ли ей снова свидание.
Староста Бейнс и его добрейшая супруга стали замечать, как бледна и рассеянна стала с некоторых пор их резвушка-дочь.
— Наверное, влюбилась в этого нового пастора. Ну, что же, не будем вмешиваться. Отличная партия! В жизни не видывал молодого священника с таким талантом! А говорит-то как! Словно по-писаному! — говорил староста, зевая и потягиваясь на пуховом и необъятном супружеском ложе.
