обезоруживающей.
«Возможно, надо сменить тактику».
— Дело в том, что ваш брат попросил меня позаботиться о вашем благополучии, пока он в отъезде. Вообще-то вы можете трахаться с кем вам угодно, но, по моим наблюдениям, репутация молодой женщины тем лучше, чем меньше она это делает. Разумеется, для молодых людей верно обратное. Едва ли это можно назвать справедливым, но жизнь вообще несправедлива, и мне кажется, этот конкретный случай не нуждается в особых комментариях.
— Ха. Здесь вы правы.
— Ну и отлично, — сказал Глокта. — Значит, мы понимаем друг друга. Я вижу, вы повредили лицо?
Она пожала плечами:
— Упала. Я неуклюжая дура.
— Хорошо вас понимаю. Я и сам такой же дурак, что умудрился выбить себе половину зубов и искромсать ногу так, что она превратилась в никуда не годное месиво. И посмотрите теперь на меня, калеку. Это удивительно — куда нас заводит небольшая глупость, если дать ей волю. Таким неуклюжим людям, как мы, лучше держаться друг друга. Как вы считаете?
С минуту она задумчиво смотрела на него, поглаживая синяки на челюсти.
— Да, — наконец сказала она, — думаю, так будет лучше.
Витари, женщина-практик Гойла, полулежала в кресле напротив Глокты, рядом с огромной темной дверью в кабинет архилектора. Не просто полулежала — она была распростерта, разлита, распластана по креслу, словно мокрая тряпка. Она свесила по бокам длинные руки и откинула голову на спинку. Лениво поводя глазами из-под тяжелых век, она обшаривала взглядом комнату и время от времени оскорбительно долго рассматривала самого Глокту. Впрочем, она ни разу не повернула головы и не шевельнула ни единым мускулом, словно такое усилие могло оказаться слишком болезненным.
«Что, собственно, очень похоже на правду».
Без сомнений, она недавно участвовала в жестокой рукопашной схватке. Ее шея над черным воротником сплошь пестрела кровоподтеками. Гораздо больше их было вокруг черной маски Витари, и еще длинный порез через лоб. Одна ее рука, свесившаяся с подлокотника, была забинтована, костяшки другой содраны и покрыты корками подживающих царапин.
«На ее долю досталось больше, чем пара ударов. Это был жестокий бой, и противник дрался не на шутку».
Крошечный колокольчик подпрыгнул и зазвенел.
— Инквизитор Глокта, — произнес секретарь, поспешно выходя из-за стола, чтобы открыть дверь, — его преосвященство готов вас принять.
Глокта вздохнул и поднялся на ноги, кряхтя и опираясь на палку.
— Удачи, — сказала женщина, когда он хромал мимо нее.
— Что?
Она едва заметно кивнула в сторону кабинета архилектора.
— Он сегодня в кошмарном настроении.
Из двери в приемную выплеснулся голос Сульта, из приглушенного бормотания превратившийся в истошный крик. Секретарь отдернулся от щели, словно получил пощечину.
— Двадцать практиков! — вопил архилектор по ту сторону арочного проема. — Двадцать! Мы должны сейчас допрашивать эту суку, вместо того чтобы сидеть и зализывать раны! Сколько было практиков?
— Двадцать, архи…
— Двадцать! Двадцать, черт побери!..
Глокта набрал в грудь воздуха и просочился через дверь.
— И сколько убитых? — продолжал Сульт.
Архилектор беспокойно расхаживал взад и вперед по выложенному плиткой полу огромного круглого кабинета, жестикулируя длинными руками. Он был одет в белое и выглядел, как всегда, безупречно.
«Хотя, если не ошибаюсь, один волосок все-таки выбился из прически. Может быть, даже два. Видимо, он действительно в ярости».
— Сколько? — повторил Сульт.
— Семеро, — пробормотал наставник Гойл, сгорбившись в кресле.
— Это же треть! Треть! А сколько ранены?
— Восемь.
— То есть большинство остальных! А сколько их было?
— Ну, в целом там было шесть…
— Да неужели? — Архилектор ударил обоими кулаками по столу и навис над съежившимся наставником. — А я слышал, двое. Двое! — взвизгнул он и снова стал вышагивать вокруг стола. — И оба дикари! Двое, слышал я! Белый и черный! Причем черный — женщина! Женщина! — Он яростно пнул кресло рядом с Гойлом, и оно закачалось на ножках. — А что самое плохое, этот позор видели бесчисленные свидетели! Разве я не приказывал сделать все аккуратно? Вы понимаете, что означает слово «аккуратно», Гойл?
— Но, архилектор, обстоятельства не позволили…
— Не позволили?! — Голос Сульта поднялся почти до визга. — Не позволили? Как вы смеете говорить мне это? Аккуратно — вот о чем я просил, Гойл! А вы устроили кровавую резню на пол-Агрионта и вдобавок провалили дело! Мы выглядим дураками! Хуже того, мы выглядим слабыми дураками! Мои враги в закрытом совете не упустят случая использовать этот фарс к своей выгоде. С Маровией и без того полно проблем, старый пустозвон занят только тем, что ноет насчет свободы, затягивания узды и всего такого прочего! Чертовы законники! Дай им волю, вообще ничего не будет! И теперь вы, вы, Гойл, позволили такому случиться! Я увиливаю, я приношу извинения, я пытаюсь подать вещи в наилучшем свете, но дерьмо — это дерьмо, как его ни освещай! Вы имеете представление о том, какой ущерб вы причинили? Сколько месяцев тяжелой работы пошли псу под хвост?
— Но, архилектор, разве они не покинули…
— Они вернутся, кретин! Он не стал бы устраивать всю возню ради того, чтобы уехать! Болван! Да, они покинули город, идиот, и увезли все ответы с собой! Кто они такие, чего они хотят, кто за ними стоит! Уехали? Уехали? Черт бы вас побрал, Гойл!
— Я достоин презрения, ваше преосвященство.
— Вы достойны худшего!
— Мне ничего не остается, как принести свои извинения.
— Вам повезло, что вы не приносите извинения над медленным огнем! — Сульт с омерзением фыркнул. — Убирайтесь! Убирайтесь с глаз моих долой!
Метнув на Глокту взгляд, исполненный глубочайшей ненависти, Гойл раболепно, бочком выбрался из комнаты.
«До свидания, наставник Гойл, до свидания. Гнев архилектора не мог найти более достойную мишень».
Глокта не сумел подавить самую сдержанную из улыбок, наблюдая за уходом Гойла.
— Вас что-то веселит, Глокта?
Голос Сульта был исполнен ледяного холода. Он протянул инквизитору руку в белой перчатке со сверкающим на пальце багровым камнем.
Глокта нагнулся, чтобы поцеловать перстень.
— Что вы, ваше преосвященство! Разумеется, нет!
— И хорошо. Потому вам совершенно нечему радоваться, могу вас уверить! Ключи? — насмешливо фыркнул архилектор. — Истории? Свитки? Что на меня нашло, когда я слушал эти бредни?
— Я понимаю, ваше преосвященство. Я приношу свои извинения.
Глокта смиренно присел в то самое кресло, которое Гойл так недавно покинул.
— Вы приносите извинения, вот как? Все приносят мне извинения! А что мне с них толку? Поменьше
