бесчувственный Ангус Дьюер, нет: то был убийца, и глаза его были страшные глаза убийцы, в которых самый неопытный человек прочел бы угрозу смерти. Он только процедил сквозь зубы:
— Он посмел ко мне притронуться! — В руке у него каким-то образом очутился перочинный нож, он кинулся на сторожа, он деловито и серьезно пытался перерезать ему горло.
Стараясь его удержать, Мартин расслышал тревожный стук дубинки полисмена о край тротуара. Мартин был худощав, но ему приходилось навивать сено и натягивать телеграфную проволоку. Он оглушил сторожа точно рассчитанным ударом по левому уху, схватил Ангуса за руку и потащил его прочь. Они мчались по проезду, через какой-то двор. И едва проскочили ворота, как из-за угла, блестя огнями, загрохотал ночной трамвай; они бежали, не отставая от него, вскочили на подножку и были теперь в безопасности.
Ангус стоял на задней площадке и всхлипывал.
— Боже мой! Зачем я его не убил! Он дотронулся до меня своей грязной рукой! Мартин! Держи меня, не пускай. Я думал, у меня это изжито. Однажды, мальчишкой, я чуть не убил человека… Боже, зачем я не перерезал горло этой грязной свинье!
Когда трамвай подъехал к центру города, Мартин стал уговаривать Ангуса:
— На Оберлин-авеню есть ночная закусочная, мы можем там получить стопку беленькой. Пойдем. Тебе не вредно подкрепиться.
Ангус — чопорный Ангус — шатался и спотыкался. Мартин привел его в закусочную, где они, окруженные бутылками с томатным соусом, выпили неразбавленного виски из тяжелых, точно гранитных кофейных чашек. Ангус уткнулся лицом в рукав и рыдал, не обращая внимания на глазевших зевак, пока не напился до обалдения, и Мартин поволок его домой. К комнате пансиона, под храп Клифа, вечер представился Мартину невероятным, и невероятнее всего был Ангус Дьюер. «Так, теперь он станет мне другом на веки вечные! Превосходно!»
На другое утро в вестибюле анатомички он увидел Ангуса и кинулся к нему. Но Ангус сказал:
— Ты вчера страшно нагрузился, Эроусмит. Если ты не умеешь пить, лучше брось совсем.
И пошел дальше, невозмутимый, с ясными глазами.
8
Работа Мартина шла между тем своим чередом: он ассистировал у Макса Готлиба, обучал студентов-бактериологов, посещал лекции и клиники — шестнадцать часов в сутки, неуклонно. Изредка он урывал вечер для постановки самостоятельного опыта или для того, чтоб заглянуть в волнующий мир французских и немецких бактериологических журналов; с гордым чувством заходил время от времени в домик Готлиба, где на коричневых отсыревших обоях красовались гравюры Блейка[26] и портрет Коха с его собственноручной надписью. Но все остальное выматывало нервы.
Неврология, пропедевтика, терапия, общая патология; из ночи в ночь он засыпал у своего шаткого письменного стола, не дочитав нескольких страниц.
Зубрил гинекологию, офтальмологию, пока не засыхали мозги.
А днем нудные занятия в клиниках, среди запинающихся студентов, на которых рявкали усталые профессора.
Потом операции на собаках, — соревнование, в котором неизменно и легко одерживал победу Ангус Дьюер.
Мартин преклонялся перед профессором терапии Т.Дж.Г.Сильвой, по прозвищу папаша Сильва, деканом медицинского факультета. Это был маленький кругленький человечек с полумесяцем усов над губами. Богом Сильвы был сэр Уильям Ослер[27], его религией было искусство симпатического врачевания, а его гордостью — точная диагностика: тот же док Викерсон из Элк-Милза, только умнее, трезвее и уверенней. Однако насколько Мартин чтил декана Сильву, настолько же он презирал доктора Роско Гика, профессора отоларингологии.
Роско Гик был доподлинный торгаш. Ему бы спекулировать на нефтяных акциях. Как отоларинголог, он держался убеждения, что миндалины существуют в человеческом организме специально для того, чтобы врачи могли покупать себе закрытые автомобили. Врач, оставляющий у больного миндалины, был, по его мнению, невеждой, который преступно пренебрегает будущим здоровьем и покоем… здоровьем и покоем врача. Он был всерьез убежден, что никогда не вредно удалить пациенту часть носовой перегородки, и если даже самый пристрастный осмотр не может обнаружить в носу и в горле пациента ничего, кроме обычного для курильщиков раздражения, то во всяком случае принудительный отдых после операции пойдет пациенту на пользу. Гик ратовал против теории «Предоставьте действовать природе». В самом деле, средний человек с достатком ценит внимание! Он не уважает по-настоящему врача-специалиста, если тот время от времени не подвергает его операции — небольшой и не очень болезненной. Гик раз в год обращался к студентам с классической речью, в которой, вырвавшись из жестких пределов отоларингологии, давал критическую оценку медицине в целом и разъяснял благодарным будущим врачевателям, вроде Эрвинга Уотерса, метод получения приличного гонорара:
— Знание — величайшая вещь в медицинском мире, но оно ничего не стоит, если вы не умеете его продавать, а для этого вы прежде всего должны лично импонировать людям, имеющим доллары. Явился ли к вам новый пациент, или ваш старый приятель, вы всегда должны подходить к нему
Мартин до сих пор не обнаруживал широты и ясности ума. Он несомненно был напористый молодой человек и не глупый. Но не бывало у него высоких минут, когда бы он видел себя в соотношении с миром в его целом — если он вообще-то отдавал себе отчет, что мир это нечто большее, чем он, Мартин Эроусмит. Его друг Клиф был мужиковат, его любимая Леора, при всем своем благородстве, была деревенской девочкой, а сам он растрачивал свою энергию в лихорадочных занятиях и в изумлении перед чужою тупостью. Но если он и не созрел, он все же не витал в облаках, он остро ненавидел претенциозность, умел поработать руками и с неугасимой любознательностью доискивался до железной непреложности фактов.
А в отдельных редких случаях он постигал и комедию жизни; на один великолепный час освобождался от утомительной для его поклонников напряженности. Такой час выдался перед рождественскими каникулами, когда Роско Гик взошел на вершину славы.
В «Уиннемак-Дейли-Ньюз» появилось сообщение, что доктор Гик отозван с кафедры отоларингологии в город Джерси-Сити, на пост вице-президента «Новой идеи» — могущественной торговой компании по поставке медицинских инструментов и оборудования. В ознаменование сего события он прочитал перед всем медицинским факультетом лекцию на тему «Искусство и наука оборудования врачебного кабинета».
Гик являл собой образцово законченную фигуру: очки, энтузиазм, любовь к человечеству. Сияя улыбкой перед восторженными студентами, он возглашал:
— Джентльмены! Многие, слишком многие наши врачи, даже те блестящие старые пионеры, те боевые кони, которые в слякоть и в бурю, сквозь зимний леденящий ветер и августовский зной спешат принести слова ободрения и облегчить боль самому незаметному человеку в мире, — даже эти старые Несторы нередко застревают на одном месте и не знают, как двинуться дальше. Оставляя ныне это поприще, на котором я так долго и счастливо подвизался, я хочу посоветовать каждому своему студенту, чтобы он, перед тем как приступить к медицинской практике, прочитала только своего Розенау, и Хауэла, и Грея; но, готовясь к тому, чтобы стать тем, чем должен быть всякий благонамеренный гражданин, а именно, практическим человеком, пусть он проштудирует также весьма ценное краткое руководство по современной психологии: книгу Гровенора А.Бибби «Как обеспечить бойкую торговлю». Ибо не забывайте, джентльмены — и это вам мое последнее напутствие, — достоин внимания не только тот, кто подходит ко всему с улыбкой, но и тот, кто изощрен в философии, в
