Он обдумывал, можно ли выпить второй бокал шампанского.
Когда после портвейна, распитого хоть и в мужской, но крайне чопорной компании, их согнали обратно в гостиную, Капитола налетела на него, шумя белыми хищными крыльями.
— Доктор Эроусмит, дорогой, за обедом мне так и не удалось расспросить вас, что в сущности вы делаете… Ах! Вы видели моих милых малюток в приюте на Чарлз-стрит? Я уверена, из них очень многие станут замечательными учеными. Вы должны приехать и прочесть им лекцию.
В ту ночь он жаловался Леоре:
— Тяжело становится выносить эту стрекотню. Но, видно, придется выучиться находить в ней удовольствие. Подумай, как будет приятно самим задавать обеды, когда я стану руководителем отдела. Будем приглашать настоящих людей — Готлиба и других.
На следующее утро Готлиб тихо вошел в лабораторию Мартина. Он стал у окна; он как будто избегал смотреть Мартину в глаза. Он вздохнул:
— Случилась скверная штука… Впрочем, может быть, не совсем скверная.
— Что такое, сэр? Не могу ли я помочь?
— Скверная не для меня. Для вас.
«Опять он заведет насчет опасностей быстрого успеха! — подумал с досадой Мартин. — Мне это порядком надоело».
Готлиб подошел к нему:
— Обидно, Мартин, но не вы первый открыли фактор Икс.
— Ч… ч… что?
— Его открыл еще и другой.
— Невозможно! Я обрыскал всю литературу, и, кроме Туорта, никто даже и отдаленно не помышлял… Боже мой! Доктор Готлиб, ведь это значит, вся моя работа за все эти недели — все было впустую, и я остаюсь в дураках…
— Ничего не поделаешь. Д'Эрелль из пастеровского института только что опубликовал в «Comptes Rendus, Academic des Sciences»[76] свои материалы — это ваш фактор Икс, совершенно то же. Только он его называет «бактериофаг».
— Значит, я…
Мысленно Мартин досказал: «Значит, я не буду ни руководителем отдела, ни знаменитостью, ничем! Возвращаюсь к разбитому корыту». Силы сразу оставили его, цель ушла, и божий свет потускнел до грязно- серого полумрака.
— Вы, понятно, — сказал Готлиб, — можете теперь выдвинуть претензию на одновременное открытие и всю свою жизнь убить на борьбу за то, чтоб вас признали. Или вы можете забыть это, написать Д'Эреллю милое поздравительное письмо и вернуться к своей работе.
Мартин пробормотал:
— Я, конечно, вернусь к работе. Больше ничего не остается. Табз, я думаю, наплюет теперь на новый отдел. У меня будет время доработать как следует свое исследование — может быть, у меня окажутся некоторые подробности, которых Д'Эрелль не дает, и я их опубликую в порядке подтверждения… Провались он ко всем чертям!.. Где его статья? А вы, верно, рады, что я спасен и не превращусь в Холаберда?
— Я должен бы радоваться. И это грех против моей религии, что я не рад. Но я уже стар. И вы — мой друг. Мне грустно, что вы лишились удовольствия покичиться, вкусить успеха — на время. Мартин, это очень хорошо, что вы хотите подтвердить выводы Д'Эрелля. Это наука: работать и не огорчаться… не слишком огорчаться, если слава выпадает на долю другого… Сказать мне Табзу о приоритете Д'Эрелля, или вы сообщите сами?
Готлиб отошел к дверям, грустно оглядываясь на Мартина.
Явился Табз и заныл:
— Ну что бы вам напечатать раньше! Говорил же я вам, доктор Эроусмит! Вы меня поставили в очень затруднительное положение перед Советом попечителей. Теперь, понятно, не может быть и речи о новом отделе.
— Да, — сказал безучастно Мартин.
Он аккуратно сложил и убрал листки, на которых начал свою статью, и повернулся к рабочему столу. Он глядел на сверкающую колбу, пока она его не заворожила, как хрустальный шар. Он думал:
«Было бы много лучше, если бы Табз с самого начала не совался. К черту этих стариканов, этих людей скучного веселья, этих важных господ, которые приходят и предлагают вам почести. Деньги. Ордена. Титулы. Дурят вам голову посулом власти. Почести! Получишь их, заважничаешь, а потом, когда ты к ним привык и вдруг лишился, чувствуешь себя идиотски…
Итак, я не буду богат. Леора, бедная девочка! Не получит она новых платьев, и квартиры, и всего такого. Мы… Нам не будет теперь так уютно, как раньше, в нашей старой квартирке. Ладно, нечего ныть.
Жаль, что нет Терри.
Люблю Готлиба. Другой бы злорадствовал…
«Бактериофаг» — предложил этот француз. Слишком длинно. Лучше просто фаг. Я вынужден даже принять его название… для моего, моего фактора Икс! Ну, что ж! Мне было хорошо в эти ночи, когда я работал. Работал…»
Он вышел из транса. Представил себе колбу с мутным от стафилококков бульоном. Побрел в кабинет Готлиба, взял журнал со статьей Д'Эрелля и читал ее пристально, восторженно.
— Вот это человек! Вот это ученый! — восклицал он с радостным смешком.
Идя домой, он обдумывал ряд опытов с фагом (как он отныне стал называть фактор Икс) над дизентерийной бациллой Шига, обдумывал множество вопросов и замечаний, которыми забросает Д'Эрелля, утешал себя надеждой, что Табз не сразу его уволит, и облегченно вздыхал, вспоминая, что не надо стряпать бессмысленную преждевременную статью о фаге, что можно остаться озорным, не связанным, в мягком воротничке, что не придется стать рассудительным, степенным и вечно чувствовать над собою надзор.
— Черт подери! — усмехнулся он. — Табз, я думаю, здорово разочарован! Еще бы! Он располагал уже подписываться вместе со мною под всеми моими статьями и забрать себе мою славу. А теперь — за опыты с бациллой Шига… Бедная Ли, придется ей, видно, привыкнуть к тому, что я работаю по ночам.
Леора, как бы она к этому ни отнеслась в душе, ничего ему не сказала — или почти ничего.
30
Целый год, спокойствие которого нарушили только возвращение Терри Уикета после перемирия и его умные, озорные насмешки, Мартин тянул свою лямку. Неделю за неделей он корпел над сложными опытами с фагом. Его работа — его руки, его техника — сделались более умелыми, дни уравновешенней, спокойней.
Он вернулся к своим вечерним занятиям. От математики перешел к физической химии; постиг закон действия масс; стал относиться так же иронически, как Терри, к тому, что тот называл «будуарной политикой» Табза и Холаберда; много читал по-французски и по-немецки; по воскресеньям после обеда катался на байдарке по Гудзону; и вместе с Леорой и Терри ознаменовал веселым кутежом день, когда институт очистился от скверны, продав гордость Холаберда — центрифугу Глэдис.
Он подозревал, что доктор Табз, чью грудь украсил теперь орден Почетного легиона, не выставил его из института только благодаря вмешательству Готлиба. Но, возможно, Табз и Холаберд надеялись, что он опять набредет ненароком на сенсационное чудо, так как оба они вежливо разговаривали с ним за завтраком — вежливо, но с грустной укоризной и глубокомысленными замечаниями, что ученому следует пораньше публиковать свои открытия, а не тянуть волынку.
Прошло уже больше года с появления опередившей Мартина статьи Д'Эрелля, когда Табз явился в его лабораторию с новым предложением.
— Я много думал, Эроусмит, — сказал он.
Это было видно.
— Открытие Д'Эрелля не привлекло к себе того широкого интереса, какого я ожидал. Будь Д'Эрелль здесь, с нами, я позаботился бы, чтоб ему уделили должное внимание. В газетах почти ничего не было. Пожалуй, мы еще можем что-нибудь предпринять. Вы, как я понимаю, занимались это время тем, что доктор
