когда они пришли за ним в амбулаторию, он без возражений последовал за полицейскими — словно на возражения просто не осталось сил. В машине по дороге в участок он ни разу не спросил, в чем дело, а лишь смотрел невидящим взглядом в пространство за окном и хранил молчание, которое было выразительнее всяких слов. Глядя на него, Патрик в какой-то момент ощутил острую жалость. Казалось, Никлас только сейчас осознал смерть дочери и теперь вся его энергия была направлена на то, чтобы как-то примириться с этим знанием. Но тут Патрик вспомнил записи в медицинской карточке, и это моментально погасило невольную вспышку сострадания.
— Вы знаете, почему вас привезли сюда для беседы? — спокойно начал Патрик.
— Нет, — ответил Никлас, внимательно разглядывая столешницу.
— Мы получили некие сведения, которые, — тут Патрик сделал эффектную паузу, — вызывают беспокойство.
Ответом было молчание. Никлас понурился, его сложенные на столе руки заметно дрожали.
— Вам не интересно узнать, какие это сведения? — дружелюбным тоном спросил Мартин, но Никлас продолжал молчать. — Придется тогда нам самим рассказать вам, о чем идет речь, — констатировал Мартин и взглянул на Патрика, передавая ему слово.
Патрик откашлялся:
— Во-первых, ваши утверждения относительно того, где вы были в понедельник утром, оказались несоответствующими действительности.
Тут Никлас в первый раз поднял голову и взглянул на полицейских. Патрику показалось, что на его лице промелькнуло удивленное выражение, но тут же исчезло. Не дождавшись ответа, Патрик продолжил:
— Лицо, подтвердившее ваше алиби, отказалось от прежних показаний. То есть, прямо говоря, Жанетта рассказала нам, что вы не были у нее, как утверждали ранее, и, кроме того, сказала, что она солгала нам по вашей просьбе.
Никакой реакции. Казалось, из Никласа выкачали все чувства, оставив только пустую оболочку: он не выразил ни злости, ни возмущения, ни удивления — ничего из того, на что рассчитывал Патрик, ждавший какого-то ответа. В кабинете по-прежнему царило молчание.
— Могли бы вы это как-то прокомментировать? — вступил в разговор Мартин.
Никлас помотал головой:
— Раз она говорит…
— Может быть, вы желаете сообщить нам, где вы находились в эти часы?
Никлас пожал плечами. Затем тихо произнес:
— Я не намерен делать никаких заявлений. Я даже не понимаю, почему я здесь нахожусь и должен выслушивать такие вопросы. Ведь это моя дочь умерла. Почему вы считаете, что я мог причинить ей зло?
Подняв взгляд, он посмотрел на Патрика, который воспользовался этим как поводом для продолжения разговора:
— Может быть, потому, что вы привыкли плохо обращаться со своими детьми. По крайней мере, с Альбином.
Тут Никлас вздрогнул и с разинутым ртом уставился на Патрика. Губы у него слегка задрожали, и это было первым признаком какого-то чувства, которое он выказал за все это время.
— О чем вы говорите? — растерянно спросил Никлас, тревожно переводя взгляд с одного полицейского на другого и обратно.
— Нам это известно, — спокойно сказал Мартин, демонстративно начав перелистывать лежавшие перед ним бумаги.
Он снял копию с факсов, и теперь у них с Патриком имелся у каждого свой экземпляр.
— Альбину тринадцать раз оказывалась медицинская помощь по поводу разного рода травм. О чем это говорит вам как врачу? Какие выводы вы сделали бы сами на нашем месте, если бы чей-то ребенок тринадцать раз попадал к вам на лечение по поводу таких вещей, как переломы и ожоги?
Никлас сжал губы.
Патрик продолжал:
— Вы, правда, не обращались с ним каждый раз в одно и то же место. Это значило бы дразнить судьбу, верно? Но если собрать воедино все записи, которые хранятся в Уддевалле и окрестных амбулаториях, то в целом набирается тринадцать обращений. Что же он у вас, какой-то особо неудачливый ребенок? В чем тут дело?
Никакого ответа. Патрик посмотрел на руки доктора: неужели они способны причинить вред маленькому ребенку?
— Возможно, этому есть какое-то объяснение, — заговорил Мартин намеренно мягким тоном. — Я хочу сказать, что способен это понять — порой у человека может лопнуть терпение. У вас, докторов, многочасовая работа, вы устаете и испытываете стрессы. К тому же Сара была нелегким ребенком, а когда к этому добавляется еще и малыш, тут уж любой может не выдержать. Столько поводов для раздражения, которому надо дать какой-то выход! Все мы ведь только люди. И возможно, есть объяснение тому, почему прекратились обращения по поводу «несчастных случаев», после того как вы переехали во Фьельбаку. Уход за садом, меньше стрессов на службе. Вероятно, стало как-то полегче. Давать выход раздражению уже не было необходимости.
— Вы ничего не знаете обо мне и моей жизни. И нечего выдумывать то, чего не знаете! — неожиданно резко вскинулся Никлас и снова уперся взглядом в столешницу. — Я не собираюсь обсуждать с вами это, так что не пытайтесь применять ко мне ваши психологические подходы!
— То есть вы хотите сказать, что не будете давать по этому поводу никаких комментариев? — спросил Патрик, помахивая пачкой выписок из медицинских карточек.
— Нет. Я уже сказал, что не буду, — ответил Никлас и упрямо уставился в столешницу.
— Вы понимаете, что мы должны передать эти данные в социальную службу? — спросил Патрик и, перегнувшись через стол, приблизил свое лицо к Никласу.
В ответ снова только подрагивание губ.
— Делайте, что вам положено, — произнес Никлас хриплым голосом. — Вы хотите задержать меня или я могу идти?
Патрик встал:
— Вы можете идти. Но у нас еще будут к вам вопросы.
Он проводил Никласа к выходу из участка, и они расстались, не сделав даже попытки пожать друг другу руки.
Потом Патрик вернулся в комнату для допросов, где его ждал Мартин.
— Что ты думаешь об этом? — спросил тот.
— Совершенно не знаю, что и думать. Начать с того, что я ожидал более бурной реакции.
— Да. Впечатление такое, словно он наглухо замкнулся в себе. Но думаю, что так может выражаться горе, которое он переживает. По твоим рассказам, он так набросился на работу, словно у него ничего не случилось, а кроме того, дома он должен был оставаться сильным, когда сломалась Шарлотта. Если она как-то держится, то его, может быть, наоборот, только сейчас настигло горе. То есть я хочу сказать, что мы не должны исходить из того, что он что-то такое сделал, несмотря на его странное поведение. Обстоятельства как-никак необычные.
— Да, в этом ты прав, — со вздохом согласился Патрик. — Но от некоторых фактов мы не можем просто так отмахнуться. Он просил Жанетту солгать, чтобы обеспечить ему алиби, и мы по-прежнему не знаем, где он в это время находился. Но если эти медицинские записи не доказывают, что Альбин стал жертвой жестокого обращения, значит, я вообще ничего не понимаю. И если ты спросишь меня, кто является наиболее вероятным виновником, то я определенно скажу, что это Никлас.
— Значит, мы направляем официальное письмо в социальную службу?
Патрик заколебался:
— Вообще-то мы должны направить его немедленно, но что-то подсказывает мне, что лучше подождать с этим несколько дней, пока не узнаем обо всем побольше.
— Тебе решать, — кивнул Мартин. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
