Результат его рейда тем не менее скоро сказался. Он пополнил свои запасы золота, серебра и ценностей, в то время как Рим столько же потерял. На следующий год Лациум был не в состоянии выплачивать свою часть налогов и делать поставки. От двенадцати колониальных и союзнических центров пришло сообщение, что они не могут ничего отдать, потому что у них ничего не осталось. Снова зароптали плебеи: на их плечи легли нестерпимые тяготы войны, в то время как магнаты, которые развязали ее, не испытывали никаких трудностей. В воздухе запахло бунтом. (Впервые за эти изнурительные годы сенат взял средства в долг из частных фондов богатых людей, под обязательство расплатиться в конце войны.) Слышался общий ропот: почему ничего не делается для того, чтобы положить конец войне?
Рим тоже истекал кровью.
— Не меньший ущерб, чем карфагеняне и жители Кампании, — возмущенно вещал какой-то оратор на улице, — наносят римскому народу наши консулы. Наши дома сжигает враг, наших рабов, которые возделывают поля, теперь отбирает государство. За какие-то жалкие гроши, которые нам платят, наши рабы должны идти гребцами на галеры. У кого из нас осталась хоть чуточка золота или серебра? Появись они, и государство тут же их отберет. Скажите мне, граждане, какая сила может заставить нас отдать то, чего у нас больше нет?
При конфискации драгоценных металлов женам было разрешено оставлять себе по одному кольцу, а глава семьи мог сохранить по одной унции золота из расчета на каждого члена семьи. Загадочные пожары начали возникать на главных улицах. Власти обвиняли в поджогах капуанских шпионов.
Несмотря на все доводы фабианской партии, появление Ганнибала и его всадников возле римских ворот у Квиринала возродило миф о его непобедимости. С новой силой вспыхнула религиозная истерия. На улицах появились прорицатели, предсказывающие гнев богов и гибель города. Говорили, что в статую богини победы Виктории ударила молния. Боевые трофеи из Испании и захваченные в Сиракузах идолы больше не казались олицетворением триумфа.
Эти годы, 211–210-й до н. э., разрушили римскую экономику, и, как после Канн, казалось, что больше невозможно позволять Ганнибалу действовать, как и когда ему заблагорассудится. Престарелый Фабий снова начал боевые действия, и вскоре Марцелл был отозван в Италию, чтобы остановить разрушительные походы карфагенян. «Судьба гнала Марцелла навстречу Ганнибалу».
Когда Ганнибал исчез из окрестностей Рима, сенат ожидал, что он возвратится в Кампанию. Но вместо этого он повел свою небольшую армию через гористый Самний, пересек Апулию и спустился в самый носок итальянского сапога. Здесь он молниеносно напал на Регий (ныне Реджо-ди-Калабрия), римский порт, откуда суда уходили в Мессину, на Сицилию. Регий был последним портом на самом юге побережья, который еще удерживал свои позиции.
Этим неожиданным броском Ганнибал, видимо, пытался помочь имеющему крайне важное значение карфагенскому флоту. (Флот все еще находился у западной оконечности Сицилии, заходил на Сардинию и пытался перевозить македонцев по Адриатике. Он все еще не мог конкурировать с флотом римлян, насчитывающим 215 судов. Однако флот Тарента совместно с карфагенскими кораблями основательно потрепал неприятельские эскадры, охранявшие Мессинский пролив. Здесь искусство мореплавания взяло верх над вооруженными схватками на палубах. Ганнибал отвоевал гавани Локров, Кротона, Метапонта и Тарента у своих врагов.)
Регий между тем упорно держался. Когда неожиданным нападением не удалось захватить его, Ганнибал ушел, как сделал раньше у Неаполя.
Тут сдалась Капуя.
Главный город Великой Греции был отрезан и не мог противостоять натиску римской осады. В сенате Капуи произошел горький разговор накануне того дня, когда парламентеры отправились узнавать об условиях сдачи. Часть аристократов надеялась на снисходительность сената на Тибре, но большинство не рассчитывало на это. Один из них, Вибий Виррий, заявил, что им остается лишь одна свобода — соответствующим образом подготовить свои тела для сожжения перед вторжением римского легиона.
«Двадцать семь сенаторов последовали за Виррием к нему в дом. Все вместе они пировали, чтобы одурманить себя вином как можно сильнее, потом соединили правые руки и приняли яд. Они оплакивали собственную судьбу и судьбу своего города. Одни остались, чтобы сгореть вместе с Виррием в одном погребальном костре, другие разошлись по домам. На них, после всего съеденного и выпитого, яд не оказал немедленного смертельного действия. Большинство из них испытывало мучительные боли всю ночь и часть следующего дня. Все они тем не менее умерли до того, как ворота были открыты перед врагом».
Первый легион вошел в ворота по Аппиевой дороге. Были расставлены посты, все оружие отобрано, включая и оружие карфагенян, находившихся в гарнизоне. Капуанцев в ранге сенаторов отвели к проконсулам, которые приговорили пятьдесят трех человек к смертной казни. Других было решено продать как рабов. Квесторы забрали 2070 фунтов золота и 33 200 фунтов серебра из домов пленников. Остальные горожане были изгнаны, а сам город лишен самоуправления и собственного судопроизводства.
Поскольку прекрасно возделанные поля были плодородными, а ремесленники необыкновенно искусными, этот регион впоследствии превратился в весьма доходный для Рима. Он стал «местом обитания чужестранцев и вольноотпущенников, купцов и мелких ремесленников».
Так Капуя, подобно Сиракузам, заплатила за то, что взялась за оружие против сената и римского народа, хотя в действительности капуанцы не оказали никакой значительной помощи Ганнибалу ни деньгами, ни людьми. «Врагу, — как писал Ливий, — пришлось узнать, какой силой обладали римляне, чтобы наказать вероломных союзников». И еще одна часть древней культуры, еще один центр слабеющего эллинистического мира исчез со страниц истории.
Падение Капуи высвободило большую часть осаждающих армий. Марцелл пришел из Регия, чтобы возглавить выступление против неуловимого войска Ганнибала.
Клавдию Марцеллу устроили в Риме торжественную встречу после его победы в Сиракузах. Это был человек средних лет, угрюмый ветеран, способный на быстрые и компетентные действия. Он добивался побед, силой оружия оттесняя врага на конечный рубеж. И он верил в то, что не уступает Ганнибалу. «Он действует, — как однажды сказал Ганнибал о Марцелле, — без устали. Если успешно, он преследует врага, если неудачно — отступает».
На самом деле Марцелл был человеком, одержимым битвой. Он имел обыкновение вызывать противников на единоборство и убивать их своим мечом. Однажды, во время официального торжества по случаю одной из побед, он въехал в Рим на колеснице, везя с собой доспехи поверженного кельтского вождя, которые болтались на деревянной раме и были похожи на тело человека. Он жаждал схватиться с Ганнибалом.
К этому времени (209–208 годы до н. э.) итальянская армия Ганнибала почти превратилась в двигающийся скелет. Девять лет нанесли тяжелый урон ветеранам, которые совершили переход через Альпы, и некоторые из них шли в сопровождении детей, достаточно сильных, чтобы нести их щиты. Возможно, их было больше, чем самих воинов. Римские дезертиры, этруски и изгнанники из Кампании пополнили их ряды. Отряды нумидийской конницы, кажется, сохранились неизменными, видимо за счет пополнения, добравшегося из Африки. Однако сведений о Ганноне с его тяжелой кавалерией и о Магарбале не сохранилось. Только Ганнибал знал истинную цену своему марширующему воинству, но не показывал этого. Более всего ему необходимо было укрепить оставшиеся жизненно важные порты на заливе Таранто — его единственный выход к морю. Будучи незащищенными, они немедленно были бы атакованы и попали в руки врага. Однажды, когда Локры взял в осаду римский отряд, Ганнибал бросился в город, чтобы возглавить молниеносное наступление изнутри совместно с атакой проворных нумидийцев извне. Этот маневр, который не удался в Капуе, успешно осуществился здесь, и осада города была сломлена. И, защищая Калабрию, 500 нумидийцев боролись не на жизнь, а на смерть на улицах города, в то время как могли прорваться в безопасное место.
209 год до н. э. близился к концу. Римляне вслед за Марцеллом нащупывали путь к твердыне юга. Цель поспешного передвижения Ганнибала была неясна. Казалось, что он защищал морские порты, тем не менее он ушел перед приходом Марцелла из гористого Бруттия в холмистую Апулию. Марцелл усиливает натиск, стараясь разместить свой лагерь как можно ближе к неприятельскому и лицом к лицу довести борьбу до конца. На исходе одного из дней он вступает в борьбу с карфагенянами, в то время как они разбивают
