Он приказал сопроводить послов, но не в большой зал, где места было достаточно, но само помещение бедновато украшено по византийским меркам, а в свои самые великолепные апартаменты – неф маленькой церкви Девы Марии. Там он их встретил, увенчанный диадемой с драгоценными камнями, в вышитой золотом мантии. На боку у Шарлеманя висел золотой меч с рукояткой, украшенной драгоценными камнями, – прекрасный скипетр Тассилона. Когда вошли послы, одетые в мрачные и тусклые одежды фиолетового цвета, церковный хор под звуки органа запел: «Реет королевское знамя». Послы склонили головы, встали на колени и отдали в руки Шарлеманя документ с предложением мира.
Писцы записали в конце: «Они прославляли его на родном греческом языке; они называли его императором и басилевсом».
Спустя 12 лет после коронования Шарлеманя признали императором, равным басилевсу Константинополя.
РОЖДЕНИЕ ЛЕГЕНДЫ
Этой легенде дали жизнь тихие земные голоса. Один мальчик собирал лекарственные растения в монастырском саду. Низко нагибаясь, он вдыхал аромат иссопа и тимьяна и представлял, как он отнесет корзинку с растениями к двери, где дожидается старый монах-бенедиктинец, и при этом произнесет следующие слова, хотя до сих пор он не слишком высоко ставил свой поэтический дар: «Такой скромный подарок, отец мой, для такого великого ученого – если бы вы просто сидели здесь в тенистом зеленом саду, то все ученики вашей школы играли бы здесь под сенью яблонь. Все ваши смеющиеся ученики из счастливой школы. Отец мой, ты можешь сотворить книгу из одних только мыслей, пожалуйста, упрости эти слова и придай им форму, чтобы они стали похожи на поэму».
Этот мальчик вырос и написал-таки поэму, которую назвал «О садоводстве», и объяснил, что это весьма скромный подарок от Уольфрида Страбо почтенному аббату монастыря Святого Галла.
Далее Фредугис, занявший место Алкуина, прогуливался по песчаному берегу Луары и пытался припомнить мысли своего повелителя о «полях, где цветы дают жизнь растениям, которые лечат; где птицы хором поют свои утренние песни, прославляя Господа, который их создавал; где аромат цветущих яблонь вползает в монастырские обители, как память о собственном голосе, эхом отражавшемся от стен».
Эти тихие, нестройно звучавшие голоса тем не менее предвещали новую надежду и покой в умах людей; дети, толпой бегущие в школу в Туре; поток книг из скриптория, написанных ясным, четким шрифтом. Эти книги затем шли в Реймс и Рейхенау, где монахи рисовали более правдоподобные лики святых, расходились по полям Бретани и вершинам Астурии, где ремесленники работали с кузнечным горном и щипцами, чтобы изготовить новые светильники по образцу мавританских в Кордове – такое спокойствие в труде, такое всеобщее выражение веселья, радости были порождением тех быстро промелькнувших мирных лет.
В своих покоях в Орлеане, где была нарисована карта мира, деятельный Теодульф вспоминал Ротгейду, приносившую яблоки своему отцу и теперь «сиявшую во всем блеске своего царственного величия». В Сен-Дени на столбовой дороге, ведущей к безвестному, скрытому от людских глаз, заросшему Парижу, бывший лангобард Фардульф объявил, что гостиница-дворец, которую он выстроил в знак благодарности, ожидает прибытия Шарлеманя. Приготовленные для него спальные покои с кроватью, покрытой узорчатой шелковой тканью, выходили окнами на далекую Сену. Гостиница ждала его – неужели он не посетит ее снова в месяц сенокоса?
Чужестранец, направлявшийся в Ахен, обозревал эти речные долины и отзывался о них как о «цветущей Франции». Путнику они напоминали Флоренцию в Италии.
Невозможно ошибиться в оценке этих мнений. Страна жила в мире и спокойствии. В сознании подростка Уольфрида и простого путника одинаково отпечаталось то, что теперешнее состояние страны было делом рук Шарлеманя. Кого же еще? Можно ли было назвать хоть одну провинцию или епархию христианского мира, которая ему не подчинялась?
– Начиная с незапамятных времен, – вопрошал ирландский монах Дунгал, – был ли когда-нибудь в тех странах, которыми нынче владеют франки, король такой же сильный и мудрый, как он?
Все эти ораторы неосознанно выражают то, что происходит вокруг них. Какие бы надежды их ни вдохновляли, они чувствуют приближение конца язычества, а великое сообщество христиан простирает свои границы до самых аванпостов святой церкви. В душе достигается понимание происходящего, и этот процесс совершается сам собой без всякой помощи, кроме религии.
Вопреки любимому выражению Эйнгарда, который называл это возрождением Рима, очень немногие видели в происходящем что-то, имеющее отношение к Римской империи. Кое-кто туманно высказывался в том смысле, что был-де золотой период Ромула, когда закладывались основы новой империи. И конечно, слово «император» отчеканено на изящных монетах новой массы – подобно новой системе мер и весов. Большинство людей, созерцая расписанные стены церквей в Реймсе и Ингельхейме, вчитываясь в новые издания Библии, вспоминают царство короля Давида или Моисея, спасшего свой народ от гибели, переправившись через Красное море.
Как ни странно, произошло слияние душ монахов, никогда не покидавших своих обителей, и закаленных в боях ветеранов. Старые солдаты вспоминали, как после свержения Ирминсула все войско измучила жажда и как ее чудесным образом утолил хлынувший дождь. Разве на стенах аббатства во Фрицларе не были изображены два неизвестных воина в белоснежных одеждах, помогавшие христианским солдатам? Этих двоих монахи отождествляли со святыми Мартином и Дени. Чтобы достойным образом завершить наметившееся братание, солдаты запели припев, рожденный в Сигибурге, – как в оборонительном кольце христиан появились два щита, полыхавшие так, словно и на самом деле горели, до смерти напугавшие язычников.
Вот такие песни внуки солдата Керольда слушали в походных лагерях. Причиной такого божественного вмешательства в умы и мысли старых солдат мог быть только Шарлемань. Тот день, когда он упал с лошади и копье из его руки отлетело на 20 футов, был отмечен почти сверхъестественной смертью его врага, Готфрида, короля данов. Копье, вылетевшее из его руки, было знаком того, что оно ему больше не понадобится. И конечно, двойное затмение в небе, солнца и луны, предвещало смерть обоих его сыновей, Карла и Пипина.
Таким образом, еще при жизни Шарлеманя вокруг его личности формировался образ другого Шарлеманя, короля из легенды. И массивный Арнульфинг всячески потворствовал созданию этого мифа, что помогало собрать войско для похода в страну аваров и успокоить крестьян, охваченных паникой в пору нашествия чумы. Высокий и тучный, он ехал верхом во главе блестящей свиты герцогов, вельмож и епископов, и впереди него реяло знамя Иерусалима, а позади шествовал удивительный слон. Он пел вместе с певчими у алтаря и с пьянчугами в таверне. В нем сочетались могущественнейший монарх и ловкий комедиант, и это очень нравилось толпе.
И все же он не смог бы предвидеть последствия своего выступления в роли императора.
Будучи привязанным теперь к своему дворцу в Ахене, Шарлемань не слышал больше походных песен и чудесных историй о трапезах в монастырях. Из-за своей хромоты он носил длинную мантию, отороченную горностаем. Палку из яблоневого дерева сменил длинный посох с рукоятью, вырезанной из моржового бивня, подарок от фризийских охотников на тюленей.
Поднявшись на рассвете, он разрешал побрить себя и ожидал парикмахера, чтобы тот расчесал и пригладил ему седые усы. Теперь, когда его волосы стали совсем белыми, как у старого Штурма, Шарлемань отращивал их так, что они полностью закрывали уши и становились похожими на блестящий шлем, увенчанный хрупкой золотой диадемой.
В то утро, когда Шарлемань прослышал о горящих щитах, он сумел твердым шагом, превозмогая боль в суставах, пройти сквозь портьеры, закрывавшие вход в его покои.
Он поздоровался с Бурхардом и своим воспитанником Эйнгардом и узнал от них, что Арно прислал к нему христиан-хорватов, чтобы те присягнули на верность Шарлеманю, и что граф ожидает его с делами саксонского семейства.
Законники придавали большое значение этому судебному процессу по делу об убийстве почтенного вестфальца. В день рождения Витукинда этот пожилой сакс был окрещен. Несмотря на то что это был христианин и вдобавок дворянин, опоясанный мечом, его убили по ошибке, когда Карл, сын короля, штурмовал вестфальское укрепление. Тогда его сын не стал требовать компенсации за смерть отца, поклявшись в верности Карлу. До сих пор все шло хорошо. Однако в неразберихе последних кампаний в
