представлять предметы попарно и по четыре, причем двойная пара казалась им лучше одинарной. И вырезанные фигуры ритмически двигаются, вырываясь из неподвижности древних египетских и вавилонских композиций. На этой стадии и в ранних работах в Персеполе Дария фигуры животных и людей изображаются немного условно.
Это царское искусство, финансируемое царем, ограничивалось архитектурными сооружениями, но не второстепенных объектов, а в пределах царской резиденции.
Это религиозное искусство. Однако, как и более позднему романскому стилю в Европе, ему удается выразить религиозную веру, а не просто представить объект поклонения. Оно окрашено духовной грацией, без тяжелых форм более древнего язычества. Маленький и толстый, наряженный в платье Мардук или обнаженный, мускулистый Юпитер казались бы уродливыми рядом с изысканными крыльями, цветами- символами, легко ступающими ногами и запрокинутыми лицами из Парсагард.
Если Парсагарды наводят на мысль о романском стиле, то достигшее кульминации искусство Персеполя после правления Дария напоминает готику. В нем уже заметна порча, стиль ампир Ахеменидов. Затем масштабы растут; фигуры становятся естественными, хотя продолжают двигаться в процессии. Знаменитый фриз, изображающий уплату податей, мог быть взят прямо из жизни. Более поздние цари показываются в полном великолепии: в облачении, на троне, с придворными за спиной и просителями перед ними. Над царем парят крылья Ахеменидов, теперь их прикрепляют к солнечному кругу, а над ним появляется небольшая увенчанная короной голова Ахуры-Мазды.
Тайна зрелого искусства, возникшего в исторической пустыне иранских гор, конечно, требует объяснения. И довольно удовлетворительное объяснение было найдено уже давно: такого искусства, говорили эксперты, не существовало. В ту пору персы просто грубо заимствовали его у ассирийцев и эламитов, а если в их работах была красота, то это благодаря греческим художникам, вывезенным деспотами Персеполя. Это объяснение удовлетворяло всех, кроме нескольких задумчивых востоковедов, пока в начале XX века к работе в Иране не приступил Эрнст Херцфельд, а археологи современной школы не начали более глубокие раскопки.
Теория заимствованного искусства, казалось, подтверждалось тем, что было найдено на поверхности грунта в Шушане и Персеполе. Однако в Сузах первый Дарий заново отстроил роскошный дворец, используя главным образом глазурованную плитку, в большей степени характерную для эламитов, чем для персов. А наиболее заметными остатками в Персеполе были хранители входа – крылатые быки с человеческими головами ассирийского происхождения. Но вскоре Херцфельд обнаружил очень много типично персидских предметов. Маленькие шедевры из серебра и бронзы и резные печати находили по всему Ирану. И было обнаружено, что греческие художники не работали на преемников Кира вплоть до окончания походов Дария и Ксеркса в начале V века до н. э., когда персидское искусство приходило в упадок.
Сам Дарий свидетельствовал перед множеством ремесленников, которых он призвал для строительства своего дворца в Шушане. Надпись на его фундаменте гласит: «Я воздвиг сей дворец в Сузах [Шушане]. Украшения его привезены издалека… кирпичи были сформованы, сделал это народ Вавилона. Древесина кедра привезена с горы по названию Ливан. Доставил ее ассирийский народ от народа карианского и ионийского. Использованное здесь золото доставлено из Сард и Бактрии. Камни – сердолик и лазурит – привезены из Согда. Бирюза привезена из Хорезмии, а серебро и медь – из Египта. Украшения для стен достали в Ионии. А камнетесы были ионийцами, ювелиры – мидянами и египтянами, и они также украшали стены… Здесь, в Сузах, я, Дарий, приказал сделать величественную работу, и она действительно оказалась весьма величественной».
Скульптурные рельефы на стенах Персеполя, как и в Шушане, и в Парсагардах, были отнюдь не слабой работой. Цвет придал им жизни. Сохранились лишь бледные следы синевы бирюзы и лазурита, зелени изумруда и металлической позолоты. Желтый и пурпурный цвета давали яркость и иллюзию глубины заднего плана.
Ольмстед допускает заимствование из более древних культурных центров, но прибавляет (1948): «Тем не менее все вместе органично соединилось и дало новое искусство, чьи истоки следует искать в еще не раскопанных местах».
ТАЙНА ИСТОКОВ
Поиски первообразов Парсагард неизбежно ведут к исследованию маршрута перемещения иранских племен и их природы. «Племя кочевых или полукочевых всадников, – резюмирует Генри Франкфорт, – взяло на себя заботу о цивилизованном мире и не разрушило цивилизацию, а расширило ее».
Где-то на этом маршруте, до сих пор неизвестном – от северо-восточной части Каспийского моря на юг по его берегам к нагорьям Аншана, – персы соприкоснулись с искусством других народов и каким-то образом сформировали собственные образцы. Теперь очевидно, что в этом они были очень консервативны; раз установив образец, они его придерживались, как придерживались своего отношения к жизни вообще. Говоря о пестром составе ремесленников и разнообразных материалах, перечисленных Дарием в надписи на шушанском дворце, Франкфорт замечает:
«Поразительно, что эта пестрая толпа создала оригинальный и гармоничный монумент. Архитектурный и скульптурный стили обладают единством и индивидуальностью в такой степени, которая не была достигнута, например, в Финикии. Пронизывающий дух и сам замысел строений и рельефов ничуть не изменился со времен правления Дария I вплоть до поражения Дария III от Александра [331]. И этот дух – да и замысел тоже – были персидскими».
Дорога персов начиналась в степях северных кочевников. И неминуемо их первые художественные произведения ограничивались принадлежностями странствующих всадников – топоры, конская упряжь, ковры и нательные украшения. Эти украшения были выполнены в скифском, или «анималистском», стиле. Херцфельд проследил сходство в персидских рисунках – особенно изображающих лежащего оленя – с рисунками уроженцев таких дальних мест, как берега Енисея. Недавние раскопки скифских курганов в Пасирике показали, что вблизи истоков Оби были обнаружены ковры, сотканные в персидской манере. Древние греческие купцы разыскивали эти скифско-персидские ворсистые ковры. Очень давно скифы, жившие севернее Черного моря (в Травяном море Кира), нуждались в одном изделии греческих ремесленников – боевом шлеме. Несколько таких шлемов, вероятно, были на них, когда они нападали на Кира.
Херцфельд находит происхождение украшенной колоннами архитектуры Ахеменидов не в имитации египетских храмов с колоннами, а в деревянных домах иранских предков на севере. Бесспорно, направляющиеся на юг персы несколько веков близко соприкасались с мидянами, родственными им арийцами. Но археологи до сих пор почти ничего не нашли из мидийских произведений искусства, сохранившихся в их горных твердынях. Были обнаружены лишь несколько гробниц в скалах, охраняемых фигурами кочевников, выполненными плоско-выпуклым рельефом. Вероятно, мидянам недоставало творческого воображения персов.
(Попав под чары брошенных Парсагард, автор этой книги проехал по всей дороге вероятного иранского переселения: через горы Курдистана на север и вокруг Каспийского моря. На этой дороге многие следы двадцати пяти веков цивилизации исчезли в земле. Они разбросаны среди неизвестных могил и ушедших под землю городов, погребены под земляными курганами.) Однако то здесь, то там земля открывает старые тайны. Примерно тридцать лет назад из могил, раскопанных членами местного рода, на свет явились бронзовые изделия Луристана. По типу они принадлежали кочевникам: оружие, конские удила и другие небольшие, легко перевозимые предметы. Они озадачили западных ученых, поскольку представляли зрелое искусство, близкое к скифскому анимализму, хотя и с заметным влиянием Вавилона. Зачем искусные мастера, жившие далеко в горах, сделали такие вещи – не позже, чем в 1200 году до н. э. – для заказчиков- кочевников?
Затем в 1947 году пришло время находки «сокровища Зивие». Это было собрание золотых и драгоценных предметов, очевидно спрятанных в землю рядом с деревней Саккиз и так и не выкопанных. Название деревни, конечно, происходило от слова «сакай», или скиф. И в этом случае археологи столкнулись с искусным исполнением ассирийских рисунков с использованием мотивов скифского, а также персидского анимализма. Сокровище Зивие показало нам поперечный разрез предметов, не имевших, казалось бы, никакой связи между собой. Было ли это случайное собрание различных ценностей и изделий неизвестных мастеров? Франкфорт считает, что в этом случае и в находках Луристана мы встретились с
