Лучшее лето в её жизни

к своему письму.

Но дело того стоило.

Шику Феррейра поставил свой велосипед на то, что на почте не открывают письма, отправленные в Лапландию. А Гидиня сказала, что открывают.

И если теперь Гидининого отца посадят в тюрьму за педофилию, Гидиня получит велосипед.

Новенький горный велосипед с пятью скоростями.

А отцу так и надо. Гидиня вначале хотела написать, что к ней приставал учитель рисования, но потом отец нашел черновик ее самого первого письма к Pai Natal и долго кричал, что она избалованная эгоистка, что не видать ей Барби с мобильником, косметики и фильмов про Гарри Поттера как своих ушей, потому что она плохо учится, грубит старшим, без спросу пользуется мамиными вещами и завалила тест по математике.

Гидиня немножко поплакала, а потом подумала: «Ладно-ладно! Я тебе еще покажу!»

И переписала письмо.

Подумаешь, Барби с мобильником! Она и велосипедом обойдется.

Гидиня представляет, как она будет кататься по парку на горном велосипеде, и тихонько смеется от удовольствия. Прохожие смотрят на хорошенькую счастливую девочку и тоже смеются. Всем кажется, что в этот момент мир стал немножко лучше.

Служанки

Дона Арлет наклоняется и откусывает нитку. На белой ткани остается мокрое пятнышко слюны.

– Ты уже закончила? – спрашивает сеньор Витор, выглядывая из-за газеты. – Пуговицу мне на голубую рубашку пришей.

– Дона Мария пришьет, – говорит дона Арлет, любуясь вышивкой. Удивительно, как ей в этот раз удалась Дева! Лицо, взгляд, одежда… Абсолютно как живая!

* * *

– Филипа! – зовет дона Соланж, причесываясь перед зеркалом. – Давай в темпе! Мы опаздываем, а ты еще не помыла свою тарелку!

– Дона Мария помоет, – бурчит Филипа. Она выходит в прихожую и, душераздирающе зевая, начинает медленно зашнуровывать высокие черные ботинки. – Ну мам, почему я не могу посидеть один день дома?!

– Потому что придет дона Мария, – говорит дона Соланж. – Она будет убирать, а ты будешь ей мешать.

* * *

– Я вообще не понимаю, зачем нам домработница! – хмуро говорит сеньор Витор, складывая брюки и аккуратно вешая их на спинку стула. – Только деньги выбрасывать!

– Мои деньги, – уточняет дона Арлет. Она снимает очки и массирует покрасневшую переносицу. – Я их зарабатываю и трачу как хочу.

– Да плевать, чьи деньги! – Сеньор Витор раздраженно кидает носки в корзину с грязным бельем. – Всю жизнь жили без домработницы, и ничего, не умерла ты. Где это видано, чтобы женщина ничего не делала по дому?!

– Я работаю, – ледяным голосом отвечает дона Арлет. – Работаю так же, как и ты. Если ты считаешь, что тебе не нужна домработница, ты можешь сам и стирать, и готовить, и убирать. И пуговицы сам себе пришивай.

* * *

– Мам, ты чихаешь, как из пулемета. – Филипа сует доне Соланж упаковку бумажных салфеток. Дона Соланж мотает головой.

– Рулот туаледтдой бубаги при… де… – Она часто-часто машет руками, как крыльями, судорожно втягивает в себя воздух и наконец чихает так, что подвешенный к потолку большой медный гонг отзывается гудением.

– Сидела бы ты завтра дома! – кричит Филипа из туалета. – Куда ты пойдешь в таком состоянии?

Дона Соланж сморкается в салфетку.

– Не могу, солнышко, – говорит она, гундося. – Это тебе школу прогулять – раз плюнуть, а мне надо деньги зарабатывать.

– Я тоже могу пойти работать, – обиженно заявляет Филипа, выходя из туалета с пухлым рулоном розовой туалетной бумаги.

– Можешь, – соглашается дона Соланж. – Но пойдешь учиться.

Филипа молча кидает в нее бумагой.

* * *

Раз в месяц дона Арлет и дона Соланж встречаются в кафе «Сладкая лодка». Они садятся за угловой столик: дона Арлет лицом к стойке, а дона Соланж – лицом к двери.

Дона Соланж заказывает чашечку кофе и подтягивает к себе маленькую жестяную пепельницу. Дона Арлет заказывает чайник чая и ломтик подсушенного хлеба.

Пока заказ не принесли, дона Соланж сосредоточенно курит, а дона Арлет читает карманную Библию. Потом дона Арлет захлопывает Библию и наливает себе чай в белую чашку с логотипом кафе.

– Ну что, дона Мария, – любезно спрашивает она, – сколько я вам должна в этом месяце?

– Шестьсот, – отвечает дона Соланж, затаптывая сигарету в пепельнице. – А я вам?

Дона Арлет достает из сумки записную книжку, заглядывает в нее и долго что-то подсчитывает, шевеля губами.

– Пятьсот пятьдесят, – говорит она наконец. – Плюс два раза по два евро за подшитые брюки. Вместе – пятьсот пятьдесят четыре.

Дона Соланж кивает. Дона Арлет протягивает ей белый конвертик:

– Шестьсот.

Дона Соланж заглядывает в конвертик и пересчитывает деньги. Потом вытаскивает оттуда две купюры по двадцать и одну по десять, а из собственного кошелька – две монеты по два евро. Купюры она кладет в кошелек, а монеты – в конвертик и отдает конвертик обратно доне Арлет.

– Пятьсот пятьдесят четыре.

Дона Арлет прячет конвертик обратно в сумку.

– Когда вы завтра придете, – говорит она, – пришейте, пожалуйста, пуговицу к голубой рубашке, хорошо? Я ее на кровати оставлю. Мою вышивку с дивана убирать не надо.

– Хорошо, – дона Соланж отпивает остывший кофе и зажигает новую сигарету. – А вы полейте, пожалуйста, розовый гибискус, который на балконе. А если Филипа опять оставит немытую тарелку, вы за нее не мойте. Нечего.

Прощаясь, дона Арлет и дона Соланж дважды осторожно соприкасаются щеками.

– Спасибо, дона Мария, – говорит дона Арлет. – Вы идите, я заплачу.

– Нет-нет, дона Мария! – возражает дона Соланж. – Сегодня плачу я. Вы что, забыли, что вы платили в прошлом месяце?

Шоколадный домик

Маргарида

…начала видеть ее черты в себе, чем дальше, тем больше. Вначале думала – показалось, просто показалось, померещилось, я же почти старуха уже и все эти годы одна живу, мало ли что может померещиться одинокой старухе.

Вы поймите, я же ее забыла, совсем забыла, столько лет ведь прошло, сейчас даже и не сосчитать, сорок, пятьдесят? Мне тогда женщина из полиции сказала – удивительно, как я сейчас прямо вспомнила, что это была женщина, крупная такая, мощная, с большой грудью, я прямо на нее из лесу выскочила и оторопела, понимаете, не потому что она была какая-то уродливая или, там, несуразная, а потому, что я впервые увидела женщину-полицейского не в кино, а в жизни, в те годы это была большая редкость, и вот я застыла, а у нее вдруг в руках оказался большой такой плед в красную и коричневую клетку, и она шагнула вперед и этим пледом меня поймала и всю укутала, а плед был колючий и кусался, а я же была почти голая,