Петр Люкимсон
Еврейская диетология, или Расшифрованный кашрут
Предисловие
У каждого из нас – свои сны.
Среди тех снов, которые навещают меня особенно часто, есть одно не самое страшное, но почему-то одно из самых неприятных сновидений. В нем я вдруг обнаруживаю себя в какой-то огромной зале с некрашеными деревянными полами. Постепенно я начинаю понимать, что эта зала – огромная столовая, в которой вдоль длинных столов сидят на лавках солдаты и с удовольствием хлебают вкусно пахнущий борщ со сметаной. Солдаты кажутся мне ужасно взрослыми, а некоторые – и вовсе старыми – почти все они старше меня на пять, шесть, десять, а то и пятнадцать лет.
Я сижу за столом молча, сложа руки, чувствуя, как от голода сводит желудок и все плывет перед глазами, но одновременно я точно знаю, что мне нельзя, запрещено есть этот вкусный борщ, потому что это – «ТРЕФА». Еврей не может, не должен есть «трефу», он должен есть только КОШЕР, ибо так заповедовал ему Бог и так я обещал маме, когда меня уводили в солдаты.
– Что, жиденок, опять бунтуешь? – раздается надо мной голос унтера. – Ну-ка, бери ложку и ешь! Щи нынче вышли знатные!
Я сижу молча, не шевелясь, уставившись взглядом в пространство.
– Попробуй! – унтер зачерпывает ложкой ароматную густую массу, подносит ее к моему рту, и ложка натыкается на стиснутые мной зубы.
– Ну, шамай! – по голосу явно чувствуется, что унтер начинает терять терпение…
– Да жри же, тебе говорят! – и его железный кулак вдруг обрушивается на меня откуда-то сбоку, и я лечу со скамьи на пол и только на полу чувствую, как в голове все взрывается от боли.
– Ты у меня будешь жрать, сука! – орет унтер. – Врешь, будешь! С голоду ты не подохнешь – я тебя сам палками забью!
И затем с явной обидой в голосе он объясняет оттащившим его от меня в сторону солдатам:
– Я к нему, как к человеку, а он… Антихрист – он антихрист и есть!
Тут я просыпаюсь и понимаю, что на деле, в реальности все, наверное, было куда страшнее. Сколько их было – еврейских мальчиков-кантонистов, засеченных розгами до смерти, просто скончавшихся от истощения, но так и не попробовавших казарменной еды только потому, что старорежимный еврейский Бог три с половиной тысячи лет назад дал евреям законы о «трефном» и кошерном, о разрешенном и запрещенном в пищу?!
Да, наверное, многие из этих пацанов, которых забривали в армию в двенадцать-четырнадцать лет, в конце концов ломались и по меньшей мере в течение двадцати пяти лет службы ели всякие блюда с запретной евреям свининой. Некоторые из них умудрялись дослужиться до полковничьих, а то и генеральских и адмиральских погон, становились офицерами Генштаба русской армии и даже преподавали в военной академии.
Но имена этих талантливых еврейских детей, прорвавшихся из рядовых в военную элиту России, являются достоянием скорее русской, чем еврейской истории. А вот мальчики, умиравшие от голода и побоев, но так и не преступившие законы своего Бога, и сегодня живут в памяти еврейского народа, навсегда войдя в огромный пантеон тех его мучеников, которые умерли во имя веры, освятили имя Всевышнего…
…Есть у меня и другой сон, в котором я предстаю маленьким, толстым местечковым евреем в смешном лапсердаке. Я бегу по узким улочкам местечка, задыхаясь и чувствуя, как все сильнее и сильнее начинает колоть в боку, словно кто-то вонзил туда иголку. Я бегу, хотя смешно даже думать о том, что я могу убежать от трех скачущих за мной по пятам на высоких жеребцах то ли махновцах, то ли петлюровцах. И они тоже знают, что никуда мне от них не деться, и чуть придерживают коней, чтобы продлить это потешное зрелище… Но вот и все – тупик. Я останавливаюсь и вижу, как на меня надвигаются трое дюжих украинских парубков.
– А правда, шо жидам не можно йисты сало? – спрашивает один из них.
– А ты дай ему кусок – вот и узнаешь! – с гоготом отвечает второй.
– Слышь, жид, съешь сало! – подступает ко мне махновец-петлюровец, держа в руках белый, пахнущий чесноком кусок жира.
– Гляди, не ест!
– Так ты ему в рот засунь, слышишь?!
Я стискиваю изо всех сил зубы, но, повалив меня на пол, хлопцы разжимают их саблей и впихивают мне в рот кусок свинины. Господи, за что мне это, за что?!
Только б не совершить этот страшный грех, только бы не проглотить эту гадость.
– Ну, как, жид, сожрал? Чего молчишь-то?! Слышь, он, кажется, во рту его держит!
– А ты ему нос-то пальцами зажми, и следи, чтоб не выплюнул. Захочет дышать – съест!
Сильные пальцы сжимают мне ноздри, и я действительно не могу дышать. Пробую инстинктивно открыть рот, но на него тут же опускается тяжелая ладонь.
– Э, нет, хочешь дышать – проглоти сало!
Господи, укрепи меня, не дай мне нарушить то, что Ты заповедовал нам у горы Синайской…
Из-за недостатка воздуха откуда-то изнутри подымается смертельная тяжесть, она становится все невыносимее, мир начинает плыть у меня перед глазами, и затем приходит темнота…
– Сдох, собака! – доносится до меня чей-то удивленный голос, и я наконец, тяжело дыша, выныриваю из этого сна.
– Все твои сигареты! – ворчит рядом жена. – Ты собираешься бросать курить или нет?!
Что ж, возможно, и в самом деле во всем виноваты сигареты, но ведь и это тоже было – со времен Богдана Хмельницкого «накормить жида свининой» было излюбленной игрой убийц и погромщиков, и многие евреи умерли только потому, что предпочитали умереть от удушья, но не преступить через запрет Торы.
От старого, прошедшего через гетто и концлагеря еврея мне как-то довелось услышать историю о том, как в Судный день 1943 года комендант их лагеря велел выстроить узников на плацу и поставить перед ними столы с отварной свининой, ветчиной и прочими, просто немыслимыми для них деликатесами, ставшими вдруг совершенно доступными.
Комендант сидел в стороне и ждал: он хотел насладиться зрелищем того, с какой жадностью евреи набрасываются на запрещенное им их религией мясо – да еще в день, который им предписано проводить в строгом посте и молитве. Насладиться – и запечатлеть это для истории на фотопленку. Но минута шла за минутой, а ни один из стоявших на плацу, качавшихся от голода, почти прозрачных узников так и не подошел к столу со свиными разносолами…
Какая сила заставляла этих евреев выбрать смерть, но не попробовать некошерную, запретную им пищу?
Что двигало еврейскими узниками сталинских, да и послесталинских советских трудовых лагерей, которые, находясь на последней стадии истощения, тем не менее, продолжали есть одну картошку, отказываясь от ценившихся в этих лагерях на вес золота брусочков свиного сала?!
Откуда берет свое начало эта иррациональная преданность совершенно иррациональным законам?
Является ли эта преданность оправданной?
Действительно ли эти законы даны самим Богом? Какое дело Тому, Кто создал этот мир, Кто движет звезды и светила, у Кого то галактики разбегаются, то сверхновые звезды взрываются… Какое Ему и впрямь дело до того, ест Изя из Бердичева или Фима из Москвы свинину или не ест?!
И неужели Он настолько мелочен, что может наказать дядю Моню из Иерусалима или тетю Соню из Питера только за то, что дядя Моня и тетя Соня любят запивать бутерброд с ветчиной холодным кефиром?!
А если Он – такой мудрый и всезнающий Бог, то отчего не объяснить, почему вот это есть можно, а это – категорически нельзя?! Может, если бы Бог все по порядку объяснил тем же Изе, Фиме, дяде Моне и тете Соне, они бы как умные люди к Нему прислушались?! А так, без всяких объяснений, за здорово живешь, они идти у Бога на поводу не хотят…
Наконец, почему Бог запретил евреям есть ветчину, кровяную колбасу, раков, креветок, осетрину и
