пробормотал себе под нос: «Нет пророка в своем отечестве!» – а затем обиженно посмотрел на Рабиновича.
– И что вы все такие зануды? – поинтересовался он. – Уйду я от вас на развалины Трои. Лишь души героев оценят поэта…
– Опять начинаешь?! – рявкнул на грека Сеня. Тот испуганно покосился на безразличного ко всему происходящему Мурзика и прикусил язык.
– Вот так-то лучше, – усмехнулся кинолог. – Так как нам пройти к Олимпу?
Грек глубоко вздохнул, то ли собираясь ответить наконец на простой вопрос Рабиновича, то ли намереваясь снова о чем-то его спросить, но не успел. Едва Гомер разинул рот, собираясь выдавить из себя очередную порцию шедевров античной литературы, как неожиданно для всех окрестности огласил громогласный звук фанфар или их греческих аналогов, удивительно похожий на сигнал воздушной тревоги времен Второй мировой войны.
Гомер подпрыгнул на месте и застыл с открытым ртом. Попов, напротив, от неожиданности так резко сглотнул, что едва не подавился, и пару секунд не мог шевелить челюстями, замерев у дороги, как идеальный натурщик для лепки статуи немого удивления. Сеня вздрогнул и интуитивно схватился за дубинку, Жомов вскочил на ноги и даже Мурзик угрожающе зарычал, повернувшись в сторону гор, с отрогов которых и долетел звук труб Иерихона. А греки, побросав свою скудную трапезу, к тому же ополовиненную жомовско-поповской ордой, суетливо принялись выстраиваться в боевой порядок прямо напротив застывшего на пятой точке Андрюши.
Античные бойцы все до единого принялись расправлять помятые туники и, пытаясь приладить на место непослушную амуницию, натирали ее пропыленными и засаленными котомками, видимо, надеясь этим странным способом заставить ее сверкать на солнце. Причем ни один грек не смотрел на то, что делают его руки, а каждый, раззявив рот, пялился в сторону горной дороги, по которой с невероятной скоростью приближался огромный столб пыли.
Неизвестный локомотив мгновенно домчался до равнины и, скрипя тормозами, резко остановился прямо напротив двух армий, застывших по стойке смирно. Сопровождавшие его почетным эскортом клубы пыли в первую секунду не заметили остановки и проскочили мимо. Но затем они исправили свою ошибку и вернулись назад, осев не на дороге, а на греках, ментах и Мурзике толстым серым налетом. Видимо, просто из вредности!
Пока доблестные сотрудники милиции откашливались, отплевывались и протирали глаза, пыль окончательно утратила способность к беспилотным перелетам и опустилась вниз, открыв путешественникам довольно-таки странное зрелище. Прямо посреди дороги возвышался небритый и давно не стриженный долговязый панк с маленьким серебряным рожком в руках, обутый в ковбойские сапоги с пришитыми к голенищам крылышками и обряженный в девственно-белый хитон.
Вопреки всякой логике, позолоченные птичьи конечности не свисали вниз, словно нос у тапира, а непрестанно трепетали. Причем правое крыло левого сапога усиленно старалось врезать по левому крылу правой половины обуви. А поскольку глаз оно не имело, то чаще всего попадало то по голому колену панка, то по его икре, а то забиралось и кое-куда повыше, прямо под край хитона. Панку это довольно быстро надоело, и он решил пошире расставить ноги. Отчего мгновенно стал похож на младенца-переростка, у которого «памперсы» уже да-авно перестали что-либо впитывать. Впрочем, было похоже, что небритого скорохода его собственная поза ничуть не волнует.
– Так, блин, короче, слушай сюда! – заорал он, тыча пальцами в греческих воинов. – То, что сказал вам Арес, позабудьте, мерзавцы. Новые милости шлют вам владыки Олимпа. С этого часа счастливыми стать вам поможет лишь Артемида. Богиня удачу сулит вам в охоте, и недостатка уж в пище у вас не наступит навеки. Больше не нужно вам драться друг с другом мечами, и поклоняйтесь отныне вы только лишь ей – Артемиде! – панк резко выдохнул. – Поняли меня, уроды? Марш на охоту все!
– Я, блин, не понял, – удивленно посмотрел на застывших друзей непробиваемый Жомов. – Еще один Гомер? А почему так быстро бегает?
– Мне по фи… – просипел в ответ Попов, а затем, прокашлявшись, заорал: – Мне по фигу, как он бегает, но сейчас я ему покажу, что бывает, когда стоваттные колонки вместо наушников используют!
Панк вздрогнул и только тогда обратил внимание на ментов и застывшего рядом с ними Гомера. Пару мгновений он удивленно рассматривал путешественников, видимо, пролистывая в голове персональный каталог национальных костюмов, а затем, недоуменно пожав плечами, поморщился и произнес:
– Артемида по поводу диких варваров мне ничего не говорила. Но ты, жирная свинья, если еще раз посмеешь так рявкнуть на олимпийца, будешь жрать свеклу в хлеву у Геры. И тебя, бык комолый, – панк кивнул головой в сторону Жомова, – это тоже касается! А пока живите. Меня дела ждут!
И прежде чем оторопевшие друзья успели что-то ответить, небритый скороход протрубил в свой рожок и стартовал с места, постепенно набирая скорость. Та пыль, что осела на ментах, слегка дрогнула, видимо, решая, отправиться ей вдогонку за быстроногим оленем из племени крылатых лосей или остаться на облюбованном месте, а затем выбрала второе. В отличие от Жомова, который с истошным криком «стоять» рванулся вслед обнаглевшему бегуну. Удержать Ваню никто не успел, и ему пришлось пробежать метров двести, прежде чем омоновец понял всю тщетность попытки задержания очередного возмутителя спокойствия. А когда запыхавшийся Жомов вернулся, Гомер с укоризной посмотрел на него.
– Это же Гермес, – проговорил он так, будто для омоновца это имя что-то должно было значить. – Его не догнать даже героям. Он вестник богов и психомп…
– Да мне по фигу, псих он или нет, – прорычал взбешенный Жомов. – Встречу его еще раз, ноги в рот запихаю так, чтобы крылышки на ботинках у него из задницы торчали.
– Ты не понял меня, чужестранец, – со снисходительной улыбкой профессора орнитологии, объясняющего ребенку, от чего плавают утки, проговорил поэт. – Психомп – это значит душеводитель. Гермес провожает тени умерших в царство Аида.
За свою ехидную улыбочку наивно-недалекий Гомер непременно бы схлопотал в нос от и без того разозленного омоновца, но свершиться правосудию помешал Рабинович. Толкнув обоих болтунов в плечи, он развернул их лицом к античному воинству, которое вело себя, мягко говоря, очень странно.
– Это что за ерунда? – удивленно выдавил из себя омоновец.
А удивляться, собственно говоря, было чему. Бравое воинство, еще недавно с усилием начищавшее доспехи и оружие, теперь лихорадочно освобождалось от атрибутов воинского ремесла, бросая их где попало. Сверкающие доспехи безжалостно отправлялись в пыль, шлемами пара умников играли в футбол, мечи загонялись по самую рукоять в мягкую землю, а со щитов стали сдирать бронзу и кожу, видимо, чтобы сдать в пункт приема цветных металлов и утильсырья, соответственно. Не подверглись надругательству только дротики, копья и луки, которые усиленно разбирались из общей кучи сошедшим с ума воинством. Причем из-за последних разгорались самые ожесточенные схватки. Немногочисленные лучники античного воинства никак не хотели делиться своими орудиями труда, совершенно неожиданно приобретшими у остальных солдат бешеную популярность.
– Что это с ними? – хмыкнув, поинтересовался Попов, толкнув Гомера в бок. – С ума, что ли, все посходили?
– Дивны обычаи чуждых Элладе народов, – удивленно посмотрев на него, нараспев продекламировал поэт. – В жарком Египте, к примеру, вон, женщины мочатся стоя. Но, чтобы люди словам олимпийских богов не внимали – это, простите меня, ни в какие ворота не лезет!
– Опять?! – с угрозой зарычал на него Рабинович. Гомер поперхнулся. – Язык нормальный забыл или своего лишиться хочешь?
– Нет! – сразу на все три вопроса ответил поэт. – Вы же сами слышали, что сказал Гермес. Прежнее обещание всеобщего счастья и благоденствия победителю в войне, которое посулил Арес, отменяется. Артемида указала более простой путь к процветанию. Теперь не нужно никуда ходить походами и штурмовать города. Чтобы быть счастливым, достаточно просто отправиться на охоту. Вот теперь все эллины и переквалифицируются из воинов в загонщиков дичи…
– Что-то хренота какая-то получается, – неодоуменно перебил его Жомов. – Охота – это, конечно, круто, но и в армии, по-моему, классно служить. Я думаю, тут…
О чем думал Ваня и думал ли он вообще, история умалчивает, поскольку именно этот момент выбрал очередной греческий катаклизм для того, чтобы предстать пред ясные очи воинско-охотничьей толпы и
