петербургских улиц. Это – в будущем. А пока в Петербурге по утрам сильно потели болота и от них поднимался туман, словно кругом все горело, хотя пожарами здесь были лишь блекло-розовые чухонские зори.
Переселенные в Петербург мастеровые люди получали от казны по двенадцати рублей в год на пропитание для себя и своей семьи, но люди упорно сопротивлялись переселению в это гиблое болотное место, и приходилось властям набирать работных умельцев из рекрут. Особенно нужны были каменщики и плотники.
Чтобы на местах взрослым людям, кормильцам семей, уклониться от переселения, посылались малолетки, лишь бы общее число было схоже с потребным, но что было делать в Петербурге с такими – не знали. Одних отправляли обратно за их негодностью, других кое-как пристраивали к делу, а третьи либо тут же в, самом Петербурге, либо еще по пути к нему или по пути из него один за другим дружно мерли.
О жилищах для новоприбывших работных людей, которых называли подкопщиками, заботиться было некому. Они выкапывали себе землянки, ставили шалаши. Рабочий день тянулся от восхода до заката солнца; за любую провинность следовало строгое наказание. С первых же дней своего пребывания в Петербурге многие подкопщики начинали маяться животами, цингой и другими болезнями, приводившими их на погосты уже заполненные тысячами безымянных могил.
Каждодневно, опять и опять, в одиночку и толпами бежали из царева «парадиза» люди. Их ловили, били кнутом, батогами, вырывали ноздри, клеймили. На смену им прибывали новые, чтобы одним вскоре тоже пытаться бежать, а другим строить и строить новый приморский город.
Вдоль Невской набережной, убитой смоляными сваями, стояли дома затейливой голландской архитектуры. Они были с огромными шпилями на высоко вскинутых крышах и с большими решетчатыми крыльцами. Рядом с изукрашенными искусной деревянной, а то и каменной резьбой и пестро раскрашенными хоромами ютились лачуги, крытые на чухонский манер дерном и берестой, но все дома стояли, строго вытянувшись в ряд, как было велено по указу, чередуясь еще с пустырями и свежими вырубками, на которых торчали невыкорчеванные разлапистые пни. К домам подступали леса, в которых водились олени и волки, а дятлы неустанно долбили стволы сосен, перекликаясь с работавшими в городе плотниками. У взморья виднелись ветряные мельницы, широко взмахивающие своими деревянными крыльями.
Градожители говорили, что в Петербурге от усердия царевых работников потеет сама земля.
С весны 1706 года в Петропавловской крепости стали возводить каменные бастионы. Толщенные кирпичные стены были прорезаны Петровскими, Невскими, Васильевскими, Кронверкскими воротами. Над царским бастионом, государевым раскатом, развевался желтый флаг с двуглавым орлом, держащим в когтях карту с четырьмя морями – Белым, Черным, Каспийским и Балтийским. С этого бастиона трижды в день раздавались пушечные выстрелы: на рассвете, перед полуднем и на солнечном закате. У подъемного моста, ведущего от кронверка в Петропавловскую крепость, стояла двухэтажная деревянная «Австерия четырех фрегатов» – трактир. На Троицкой площади высился деревянный собор и тянулся мазанкой Гостиный двор.
Некоторые дома, возводимые из кирпичей, строились так торопливо и непрочно, что могли с часу на час развалиться. Царевна Анна проезжала со своей спутницей по Невской набережной, лошадь шла прытко и под ее ногами вздрагивала зыбкая почва. С возведенной стены одного дома свалились два кирпича, и у Анны от удивления расширились глаза.
– Ведь развалится он! – невольно вскрикнула она и схватила свою спутницу за руку.
Та в ответ улыбнулась.
– Случается, что разваливаются, ваше высочество. В прошедший в авторник в австерии государь с одним голштинским купцом шибко спорились. Купец говорил: «Помните, – говорил, – мое слово, ваше величество, что когда-нибудь весь ваш город провалится…» Государь сперва рассмеялся, а потом даже рассердиться изволили. Хорошо, один голландский шкипер тому купцу-дураку свой пример приводил. У них- де, в Голландии, почитай, все на болоте живет, а стоит себе, не проваливается. И в Петербурге, мол, будет так. Да государь у них и сам видел такое, когда за морем бывал. Тому купцу в подряде велел отказать, глупой тварью его еще обозвали.
– Кого?
– А голштинца-то…
Просек, этих пока что воображаемых улиц, было немало. Через них по особо топким местам для переходов и переездов навалены жерди. На набережной Невы строго-настрого запрещалось строить дома деревянные. То же и на островах – Городском и Адмиралтейском. Высоким печным трубам голландской моды надлежало возвышаться над черепичными или дерновыми крышами, и только в местах, отдаленных от Невы, было разрешено ставить мазанки в два жилья, но непременно на каменном или кирпичном фундаменте.
Быстро ставились там деревянные и мазанковые дома, лавки, надворные постройки, но еще быстрее уничтожались они частыми пожарами в любое время года. Не помогали против огня меры – выносить из церкви иконы да обходить с крестным ходом вокруг пожарищ или бросать в огонь крашеные яйца, сбереженные от пасхальных дней. Градоначальством запрещалось топить летом домашние печи и бани, а также сидеть осенними и зимними вечерами с огнем. Потемнело на дворе – ложись спать, а в летнюю пору в Петербурге и ночью светло. Печи же предписывалось ставить в домах не на полу, а на каменной или кирпичной подстилке, трубы делать такой ширины, чтобы человеку пролезть; потолки настилать с глиной, а не одними бревнами; крыши крыть черепицей, гонтом или дерном, а не досками.
Петру особенно нравился способ крыть крыши гонтом, и образцы таких крыш выставлялись у городских застав, а особые мастера тут же обучали жителей, как делать гонтины. Для изготовления черепицы был поставлен завод, куда назначались работать поочередно многие из новоприбывших петербургских поселенцев, – черепичному делу можно в день или в два научиться.
Было объявлено градожителям, чтобы в поставленных домах они жили сами, а не отдавали их внаймы, а всем тем, у которых мошна тоща, велено было складываться для постройки дома с другими.
Большую заботу царь проявлял о Васильевском острове и старался поскорее застроить его. Обывателям, которым уже были отведены там места для поселения, запрещалось самовольно селиться в иных местах. Дома, находящиеся близко Невы, должны были выглядеть как можно наряднее, полагалось делать против них подъездные причалы, а перед самим домом улицу замостить, содержать в чистоте и порядке.
Не дозволялось выпускать на улицы коров, коз, свиней без пастухов, «понеже оная скотина, ходя по улицам и другим местам, портит дороги и деревья». Но скота было мало. Лишь у большого летнего огорода паслись на лугу коровы да за монатейным рядом у Мьи-реки тоскливо блеяли овцы. Не было ни бортьев, ни пасек, да и негде им быть. На березу или сосенку колючую пчеле не лететь, – разве что на тощие липки,
