X
В Москве на портомойне собрались бабы, развязали языки. Кто-то слышал, кто-то сказал, кому-то передали, где-то разговор был, что когда царь Петр ездил за море к чужеземным людям, то не он воротился оттуда. Сказывают, что его там подменили другим, малость похожим.
– Не мели! Не то вовсе. Он подкидыш, от немки незаконно рожден. Не крещен и не нашей веры.
– Ага. Будто, сказывают, Лефортин сын, почему так с ним немцы и дружатся.
– Как царица Наталья Кирилловна отходила от сего света, в то число позвала его, говорила: ты-де не сын мой, а подменный…
– Сущая правда так! Царица девочку родила, а ее подменили немчинком.
– Знамо, что от немки он, раз велит носить немецкое платье.
– Проклятый табак курить велит. Вот до чего довела езда к нехристям.
– Да если и царь, а связался с немцами, то какое же из того добро? Немцы – самые злохитрые люди, хуже турков.
– С немцами одни потехи на уме, а люди от такого кутилки страдают.
– За морем себя Петром Михайловым называл, вот и видно, что он другого имени человек.
– Точно, точно я говорю: нашли за морем немчина малость похожего, и он именем царя Петра правит, старую веру искореняет и новую не больно-то чтит.
– Где – чтит! Какие колокола поснимал, самого бога ограбил.
– Люди сказывают, что наш царь в бочку закован да в море иноземцами пущен.
Полицейские ярыжки на торгах, на церковных папертях, на портомойных лавках Москва-реки хватали разговорчивых, шептунов и крикунов, волокли в Преображенский приказ, и там Ромодановский допытывался, откуда начало таким разговорам, кто, где, в каком воровском гнезде первыми их заводил, но ни кнутом, ни огневым веником не мог ничего дознаться.
А дальше-больше, еще того хуже и страшнее. Придумал Петр по западному образцу клеймить рекрутам руку, чтобы их вернее было ловить, если решатся сбежать, и в народе все увидели в этом прямое доказательство действий антихриста, клеймящего своей огненной печатью православных христиан. Носил Петр парик – и это тоже признак антихриста:
– Собачьи кудри на голове.
И его сподвижники – сатанинские аггелы – в таких же собачьих кудрях. А Яков Брюс – чернокнижник и колдун.
– Кривая баба, что на Сухаревском торгу с мочеными яблоками сидит, божится-клянется, что сама видала, как тот Яков Брюс ночью полетел со своей ученой Сухаревской вышки прямо к месяцу верхом на позорной трубе.
– На подзорной, что ли?
– Ну да! Я и говорю, на позорной. К нему, к Брюсу этому, каждонощно является черт, и они вместе ужинают. И такое люди видали, что не может Брюс говорить ни с монахом, ни с другим человеком праведной жизни без того, чтобы у него изо рта синий дым не вылетал. А то и огонь. Вот он, дьявол-то!
Подметные обличительные листы появлялись во многих местах, утверждая народное мнение, что Петр – подмененный царь и к тому же антихрист. Потому и тяготы людские – от его безбожия. Чем больше народ мучается, тем его сатанинскому сердцу отраднее. Были обличители, решавшие в лицо царю сказать, кто он.
– Что новенького? – зашел в Москве к Ромодановскому Петр.
– Есть и новенькое, Петр Алексеевич, только на старый лад. Взят нижегородец Андрей Иванов, поведал мне про царя Петра, что он-де разрушает веру христианскую, – взял Ромодановский со стола опросный, пыточный лист и читал по нему: – «Велит бороды брить, платье носить немецкое и табак велит тянуть. О брадобритии писано с запрещением в изложении соборном. А про платье сказано: кто станет иноземное носить, тот будет проклят, а где про то написано, того не знаю, потому что грамоты не умею. А кто табак пьет, тем людям в старые годы носы резали. А на Москве у него, Андрея, знакомцев никого нет, и со сказанными словами его к государю никто не подсылал – пришел он о том извещать сам, для обличения он, Андрей, пришел, потому что у них в Нижнем посадские люди многие бороды бреют и немецкое платье носят и табак тянут, так надо, чтоб государь велел все это отменить».
– Пытали? – спросил Петр.
– А как же! Но больше ничего не сказал. С огненной пытки и помер. Вот тут на листе помечено: «А умре он, Андрей, по-христиански». Старобрядцем не был и обличать шел с верой в успех своего дела, – побарабанил пальцем по столу Ромодановский.
Петр глубоко вздохнул.
– В Ярославле Димитрий-митрополит в воскресный день шел домой из собора, – рассказывал дальше Ромодановский, – и встретился он с двумя еще не старыми бородачами, которые спросили его, как им быть. «Велено брить бороды, а им – пусть лучше голову отсекут, нежели бороду обреют». – «А что отрастет скорей – голова или сбритая борода?» – спросил владыка.
– Ладно спросил, – засмеявшись, похвалил Петр. – Ну и что дальше из той беседы вышло у них?
– В дом к митрополиту сходится много горожан, и ведутся споры о бороде. Иные призывают восстать за нее.
– Пустословы, – махнул рукой Петр.
С бородой расставались все еще не так-то просто. А когда у старого московского боярина Афанасия Лупова по указу борода была обрита, то он ее сберег, и, когда в скором времени умер, то бороду положили с ним в гроб.
