– Да ведь в разор войдешь, коли всем давать будешь. Нищебродом окажешься. Мы нового воеводу честь по чести хлебом-солью, вином и рушниками приветили – под рождество как раз было, – и он в те дни всех своих сродников отправил в уезд христославить, а с ними десяток порожних саней. Нагрузили их славельщики припасами разными, да еще им и денег давай. Все равно как разбойная шайка на село налетала, – жаловались на жизнь мужики, приезжавшие на городской торг. Там можно было наслушаться разных вестей со всех волостей, и все те вести не радовали никого.
По многим уездам стон стоном стоял. Где, сказывали, воевода посадских людей безвинно держал в приказной тюрьме и так их своими нападками до отчаяния доводил, что они ночью, вырвавшись из заточения, побросав все, что дома было, в башкирские земли бежали. А еще где – воеводская власть до того в своих выдумках доходила, что рассылала приказных по селениям запечатывать в зимнюю пору избы и бани, покуда с каждого двора по два алтына не будет заплачено, а прибывшие приказные деньги брали себе. И в ту зимнюю пору от морозной стужи многие ребятишки хворали и безвременно помирали.
И такое еще можно было подумать, что готовится ярмарочный торг на селе, а это – не счесть сколько чиновных людей да стражников понаехало недоимки по разным податям собирать. На улицу, прямо на снег, выбрасывали из клетей холсты, сбрую, овчины, – все, что можно было продать. Бабы истошно выли, мужики падали в ноги разорителям их жизни, а со дворов уже выволакивали живность: поросят и кур совали в мешки, связанных овец бросали в сани, коров и телят привязывали к оглоблям или позади саней. Куры кудахтали, вырывались из рук, и по улице перья летели; поросята, бабы и дети визжали, коровы уныло мычали, старались сорваться с привязи.
– Ух и потешно было! – весело вспоминали потом сборщики недоимок.
А люди подлого звания, смерды, холопы, горевали, кручинились:
– Как жить дальше?.. Земли у нас малость, хлеб господь не родит, а тут подушные да иные поборы. За отца плати, хоть он и слепой, ну, еще за отца – так-сяк, а то и за деда плати потому, что он еще жив и даже не слеп, а только обезножил совсем и на печи все сидит. Еще лонись обещал помереть, а вышло, что обманул. Тут вот и понадейся на старого. Да еще за двух малых ребят платить надо. Пропащая наша жизнь.
Прежде многие крестьяне при своем домашнем ткацком деле кормились, а вот вышел указ, чтобы узких холстов не ткать, а только широкие. Мужику таких станов не сделать, да и в избенках им места нет, вот и опять к разорению дело пошло. И никакого продыха тебе нет.
– Живет худо, зато помрем без жалости. Только и надежды на то.
XIII
Тверской воевода изыскал способ наказания сборщиков податей за допущенные ими денежные недоборы: велел скованными содержать под караулом и не освобождать до тех пор, пока они не составят подробные окладные ведомости.
А воевода из Углича отписывал в Петербург, что ему никак нельзя своевременно сочинить затребованные сведения за нерасторопностью писцов, коих оставлено в канцелярии самое малое число, да и те не токмо горазды какие-нибудь ведомости составлять, но и писать мало умеют, а потом писцовое дело идет зело продолжительно.
Особенно давним недоимщикам в Угличе были надеты на шею железные кольца с длинными зубьями, подобными шипам. Мужики содержались босыми, несмотря на осеннюю стужу, сидели за свое неплатежное упорство в тюрьме, подвергались пытке и рванию ноздрей. (В последнее время из Петербурга пришло указание, чтобы виновных, подвергая той экзекуции, объявляли бы как людей не с вырванными, а с
Староста села Погоста, вотчины Нарышкиных, доносил, что воеводский писарь «для своих бездельных корыстей и взятков бьет смертно крестьян, отчего иные лежат при смерти. Один из избитых им уже умер, и приходской батюшка дал справку, что человек кончился от побоев». Тогда писарь решил приходскому попу отомстить: дознался, что тот не уплатил банного сбора, и посадил его на съезжей избе под караул, где и держал целую неделю. С великом трудом откупился поп, пообещав писарю стог сена для его домашней живности да еще арзамасских гусей, а именно: гусака и двух гусынь.
Бывали и такие чиновные прохиндеи, кои за данную им мзду вносили нарочитую ложь и путаницу в переписные листы, скучивали обитателей двух-трех дворов в один, что особенно ретиво велось во время переписи на помещичьих землях, и писались те люди дворовыми либо задворными у господина помещика, а помещичьи дворы были освобождены от государственных податей и повинностей.
И такое, к примеру, случалось: получил военного звания человек большое наследство и стал уже неприлежно в полку служить, помышляя о том, как бы своим богатством распорядиться, а отставки от службы не было. Что делать? Как быть?.. А так, что выискивался хитроумец в полковой канцелярии, находивший причину и способ отпустить человека в годовую отлучку, а в благодарность за то получал в свою собственность десяток душ мужеска пола с женами и детьми. Вот и обзаведение у него!
А в другом месте объявился вдруг новый такой помещик – младший писарь, ставший владельцем одной души.
В петербургскую юстиц-коллегию были поданы ведомости о разбойниках из Новгородского, Можайского и Мещевского уездов. Сообщалось, что там разбойные люди по сто, по двести и больше человек, верхом на лошадях и вооруженные «с порядком регулярным», не только помещичьи поместья разграбили среди бела дня, а также и знатный Георгиевский монастырь близ Мещевска разбили и разграбили, а потом пойманных своих товарищей из городской тюрьмы выпустили.
В Обонежской пятине у сбора денежной казны в презрении указов о суровой каре за казнокрадство по- своему подвизались канцеляристы Григорий Бураков да Никита Арцыбашев, изрядно забогатевшие на воровстве. Попались они и присуждены были к повешению, и повелевалось написать их вины на жести, прибить к виселицам и не снимать. В воеводской канцелярии той Обонежской пятины появились новые писцы-грамотеи, но и они устремили свои помыслы на то, как бы посытнее кормиться за счет государственной казны и поборов с податных селян.
Принимались строжайшие меры против лиходеев разного рода, вешали их в тех местах, где изобличали в преступных делах, преследовали разбойных и беглых, для чего сделаны были сторожевые заставы от Москвы до Смоленска. Войска, cтоявшие прежде на страже границ от внешнего неприятеля, стали повертываться фронтом внутрь страны: гвардия – для поддержания правительства, смотревшего на свою власть как на не очень-то надежный захват; армия направлялась для сбора податей и недоимок, для борьбы с крестьянскими побегами и волнениями.
Беглые, гулящие люди промышляли случайным заработком на полях в пору крестьянской страды, а
