смирился, принес повинную и попросил о восстановлении. Но понадобилась булла Иннокентия III (1208-1209 гг.), чтобы позволить ему вернуться в сообщество. По столь активному вмешательству папской власти в мельчайшие детали университетской жизни можно судить о той роли, которую оно брало на себя в сложных обстоятельствах. Рим — могущественный покровитель, к которому прежде всего прибегают магистры и студенты, когда моральные и материальные интересы корпорации оказываются в опасности.
В 1210 г. Парижский университет пережил один из самых серьезных кризисов. То, чего опасались подозрительные умы и противники научного прогресса, произошло. Под сенью монастыря Богоматери в университет постепенно просочилась ересь. Магистр искусств, ставший теологом, Амальрик Венский, или Шартрский, открыто поучал, что каждый христианин есть частица Христа, а следовательно — часть Божества, и доходил до крайности в своем пантеизме. Теологи, верные ортодоксальному учению, взволновались. Амальрик, подвергшийся нападкам и осужденный всеми своими коллегами, по требованию университета, пожаловавшегося в Рим, вынужден был поехать объясняться с Папой. Иннокентий III, услыхав изложение его доктрины и противного мнения, которого придерживались посланники университета, в свою очередь осудил еретика. Последний возвращается в Париж, и там перед собравшимся университетом его принуждают отречься. Заболев от огорчения и унижения, он вскоре умер, внешне примирившись с Церковью. Но его идеи пережили его самого.
Пантеизм Амальрика Шартрского, распространяемый и развиваемый его учениками, положил начало новой религии, религии Святого Духа. Ветхий Завет был вытеснен Новым; но и время последнего миновало, и начинается воцарение Духа. Поскольку каждый христианин есть воплощение Святого Духа, частица Бога, таинства становятся не нужны, ибо достаточно милости Святого Духа, чтобы спасти весь мир. У этой доктрины, зародившейся в университетских теологических штудиях, были свои апостолы и мученики — университетские преподаватели. Ловкий маневр епископа Парижского и канцлера Филиппа Августа, брата Герена, привел к разоблачению этих сект. В них почти все были магистрами, студентами теологии, дьяконами или священниками. Одному из них, Давиду Динанскому, составившему учебник доктрины, удалось вовремя бежать. Другие же были схвачены и предстали перед судом на Парижском соборе под председательством Пьера де Корбея, архиепископа Сансского. У нас есть текст постановления, вынесенного собором 1210 г. Было решено вырыть и выбросить с церковного кладбища тело магистра Амальрика, основоположника ереси, а память о нем уничтожить во всех приходах провинции. Из задержанных сектантов одни будут отрешены от должности и переданы в руки светских властей, двенадцать из них сожгут 20 декабря на равнине Шампо, прочие будут осуждены на пожизненное заточение. Пощадили только женщин и простолюдинов — убогие души, виновные лишь в том, что попали под влияние теологов. Наказание распространилось и на книги. Записки магистра Давида Динанского были публично сожжены. От инцидента пострадал даже Аристотель — в школах университета было запрещено под страхом отлучения изучать его естественную философию и комментарии к ней Аверроэса. Наконец, собор постановил считать еретиками всех, у кого обнаружат «Символ веры» и «Отче наш» в переводе на французский язык.
Это наказание было полным разгромом и грубым предостережением рождающемуся университету. В средние века свобода преподавания, столь громко провозглашенная Папами, не являлась свободой вероисповедания в целом. Она заканчивалась на границе ортодоксии. Можно было открывать школы и широко дискутировать о различных вещах, но нельзя было публично касаться догмы; и нетерпимость шла здесь не только сверху, со стороны церковных властей. Сами профессора сторонились излишне храброго коллеги и требовали, чтобы он отрекся от своих убеждений. Они доносили на него не парижскому епископу (поскольку очень боялись, как бы епархия, местная власть, не вмешалась в их дела), но прямо Папе, к независимому суду которого обращались, когда речь шла о доктрине Церкви.
Именно к Папе они снова обратятся в 1212 г., когда произойдет первый известный нам эпизод длительной и яростной борьбы, которая велась в течение XIII в. между Парижским университетом и его непосредственным главой, канцлером собора Богоматери.
Эту должность занимал один из первых чинов капитула, обычно — известный теолог, уважаемый духовный писатель или проповедник. Его значимость зиждилась на двойственной функции: с одной стороны, он составлял, скреплял печатью и рассылал акты, издающиеся парижской епархией; с другой — представлял епископа в качестве куратора всего епархиального ведомства образования, следящего за школами и жалующего право обучать. Когда университет встал на ноги, канцлер естественным образом оказался во главе его; он продолжал осуществлять над корпорацией магистров и студентов дисциплинарную и юридическую власть, которой обладал во всех школах диоцеза.
Одного этого факта достаточно, чтобы объяснить неизбежность конфликта. Университет, рассчитывая, как все могущественные институты, на самоуправление, не мог договориться с должностным лицом, власть которого проистекала не от него. Чуждый корпорации, его не избиравшей, канцлер тем не менее претендовал по своей должности на руководство и контроль за университетскими делами, на повседневное вмешательство в его внутреннюю жизнь. Сегодня идея государственных интересов и потребностей навязывается всем частным лицам; но у университетских преподавателей средневековья этой идеи не было; они понимали только привилегию, жестко заботились лишь об интересах и развитии своего сообщества. Наконец, они чувствовали поддержку главы вселенской Церкви. Все шло к тому, чтобы началась борьба против канцлера.
В 1211 г. место канцлера занял Жан де Шандель, преемник теолога Превотена Кремонского, но человек гораздо более известный. Если верить магистрам и студентам, этот сановник был во всем неправ по отношению к ним. Он требовал от кандидатов на профессорство клятвы верности и повиновения, иногда даже заставлял платить за разрешение начать обучение. Когда кто-либо из университета совершал проступок, канцлер тут же арестовывал его, даже в случае, когда виновный и не думал спасаться от приговора бегством, в то время как было бы достаточно взять его на поруки. За освобождение людей канцлер требовал уплаты некоей суммы, которую употреблял на личные нужды, так что сей поборник справедливости, как представляется, свирепствовал не столько из любви к правосудию, сколько из желания извлечь для себя доход. Эту жалобу довели до сведения Иннокентия III. «В мое время, — воскликнул Папа, — когда я учился в Париже, я никогда не видывал, чтобы со школярами обходились подобным образом». Он немедленно приказал канцлеру изменить свое поведение и поручил не парижскому епископу, а главе соседнего диоцеза, епископу Труа, вызывать его, несмотря ни на какие отговорки, на церковный суд в случае, если тот будет продолжать бесчинства. Но епископу не пришлось прибегнуть к крайним мерам против Жана де Шанделя. Тот принял третейский суд и подчинился решению, вынесенному в августе 1213 г. судьями. Победа осталась за магистрами и студентами.
Канцлер не требовал больше ни клятвы, ни денег от соискателя лицензии. Ему запретили заключать под стражу клириков, за исключением случаев настоятельной необходимости. Во всех университетских тяжбах, где он является естественным судьей, он не должен ничего взимать: у него остается только право обязать обидчика возместить ущерб потерпевшей стороне. Все это станет неукоснительным правилом на будущее, но постановление содержит и временные статьи, относящиеся к самой персоне действующего канцлера. Право раздавать лицензии больше не будет зависеть от его прихоти. Он останется хозяином положения, выдавая ее тому, кому пожелает, но не сможет отказать претендентам, которых большинство профессоров теологии, права и медицины признают пригодным для обучения школяров. Что касается «артистов», то их способности станет оценивать комиссия из шести профессоров, обновляющаяся каждые шесть месяцев и назначаемая канцлером и факультетом. Если канцлер в представлении к назначению не посчитается с мнением профессоров, назначаемое лицо будет введено в должность лицензией парижского епископа. Тот же епископ в конечном счете решает спорный вопрос, должен или не должен канцлер заключать под стражу правонарушителей-школяров.
Мы видим, как здесь в первый раз конкретно упомянуто право епископа Парижа вмешиваться в организацию университета. Епископ Петр Немурский утвердил это решение третейского суда — первой битвы, проигранной канцлером. Но в сущности тот же удар поразил и епископскую власть, и епископ хорошо отдавал себе в этом отчет; именно поэтому в том же акте, где он фиксирует и признает действительным решение арбитров, он прибавляет такую дополнительную оговорку: «за исключением всех дел, относящихся к нашей юрисдикции и к власти Церкви». Формула такого рода в судопроизводстве высшего уровня позволяла при необходимости вернуться к предоставленному ранее пожалованию. Власть парижской кафедры было легко перепутать с властью канцлера парижской епископии.
Впрочем, в этом деле последнее слово осталось не за Петром Немурским. Папа знал о жалобе
