зеркальных секвенциях. Таких секвенций не то две, не то три. Называют их так из-за того, что они создают отражение предмета или существа.
— Пока по описанию очень напоминает зеркало, — ехидно замечаю я.
Проигнорировав мою реплику, Петров продолжает:
— Отражение представляет собой зеркальную копию предмета или существа.
— Первая секвенция делает копию предмета, — я стараюсь продемонстрировать догадливость, — вторая — живого существа, а третья?
— Третья делает живую копию мертвого существа, — помогает мне Петров.
— То есть, я беру замороженную треску, копирую ее с помощью третьей секвенции, и получаю живую рыбу? — уточняю я.
— Не только. Секвенция позволяет, например, сделать живую копию давно умершего человека.
— Значит, она может сделать копию Чингиз Хана, Элвиса Пресли или Гиммлера? — сомневаюсь я.
— Судя по всему, может.
— А почему ты сказал, что секвенций отражения не то две, не то три?
— Возможно, вторая и третья секвенции — это одно и то же.
— Секвенции мощные, — признаю я. — А что про них рассказывают твои старые манускрипты? Как всегда, каждый свое, словно речь идет о разных рецептах?
— Естественно, — подтверждает Петров, — какой автор упустит возможность добавить свои соображения, выдавая их за точные факты! Тем не менее, прослеживается определенная закономерность.
— В этом безумии есть система? — демонстрирую я эрудицию.
— Вот именно, система. Все источники утверждают, что у зеркальных секвенций очень короткие периоды безразличия. Понимаешь, что это означает?
— Это означает, что секвенции можно производить почти без перерыва, — пожимаю плечами, — а что же еще?
— Совершенно верно, — энергично кивает головой Петров, — но вернемся к общепризнанным свойствам. Мираклоид секвенции, то есть копия, которую она создает, существует не слишком долго, а потом исчезает.
— Сколько это «не слишком долго» — секунды, минуты, часы?
— Вот в этой части источники сильно расходятся. Но речь, скорее всего, идет о часах. Еще одно свойство, на котором настаивают все источники: копия живого существа представляет собой абсолютно здоровый организм. Думаю, что у копии однорукого будет две руки, копия беззубого будет иметь все тридцать два зуба и так далее.
— Интересно, а копия лысого будет волосатой? И какая у нее будет прическа?
Похоже, Петров не понимает, что шучу и отвечает обстоятельно и совершенно серьезно:
— На этот вопрос в одном манускрипте есть прямой ответ. В позднем средневековье некий ученый, немощный и лысый старик, применил к себе вторую секвенцию. Копия оказалось пожилым, но очень бодрым человеком с густой седой шевелюрой. Про длину волос ничего сказано не было, но указано, что сердце у него билось в правой части груди, что естественно: отражение оно и есть отражение. Дубль рассказал, что процесс своего появления он воспринял как мгновенное перемещение. Только что он собирался завершить зеркальную секвенцию, и вдруг, оказался в противоположной части комнаты, причем в абсолютно голом виде. Будучи копией человека с аналитическим складом ума, дубль очень скоро уяснил существующее положение вещей и с энтузиазмом принял участие в изучении самого себя. Быстро выяснилось, что у дубля, в отличие от оригинала, присутствует полный набор зубов, а многочисленные шрамы и следы ожогов на руках, которые ученый получил за долгие годы работы в алхимической лаборатории, напротив, исчезли. Ушла боль в пояснице, которая беспокоила старика в последние пятнадцать лет, а пальцы рук, скрюченные подагрой, распрямились и обрели былую гибкость. В целом дубль чувствовал себя здоровым и полным сил человеком. Вскоре пытливые ученые произвели эксперимент, призванный подтвердить отличное физическое состояние дубля. Для этого последний произвел совокупление с женщиной, служанкой алхимика, к её большому изумлению. Следует заметить, что такого рода занятием с почтенной женщиной алхимику случалось предаваться и ранее, но в последний раз это произошло лет за десять до описываемых событий. Интересная подробность: коитус был произведен очень уверенно, а через короткое время дубль объявил, что готов повторить эксперимент еще раз.
— Ну, сказать-то можно всё, что угодно, — со знанием дела возражаю я.
— Траутман, молчи и слушай, — похоже, Петров рассердился. — Заявление дубля не было пустым мужским бахвальством. Дело в том, что после того, как дубль исчез, все его воспоминая тут же перешли к оригиналу.
— Неплохое средство, чтобы скрасить старость, — задумчиво замечаю я. — Создаешь копию, она предается всяческим плотским утехам, а все воспоминания достаются тебе. И часто ли наш немощный и лысый развлекался таким образом?
— Не слишком. У него очень быстро закончился один из ингредиентов, необходимых для секвенции. Поэтому эту секвенцию он выполнил всего три раза. Замечу, что с женщинами в остальные два раза он дела не имел, поскольку его интересовало совсем другое. Алхимику хотелось понять, какие проявления старости определены естественным ходом вещей, а какие являются болезнями, которые можно вылечить или предотвратить.
— Очень благородно, — признаю я, — но лично мне бы, кажется, научная добросовестность не позволила пренебречь изучением влияния старости на возможность дружбы между мальчиками и девочками. Я прямо-таки вижу подробный план самых разнообразных исследований в этом направлении.
— Мы разговариваем о работе, не забыл? — не слишком вежливо прерывает меня Петров. Вот, возьми, — в руке у него появилась толстенная картонная папка-скоросшиватель, с обложкой, не слишком удачно имитирующей рисунок полированного мрамора. Откуда он ее достал? Наверное, она покоилась на дне мешка с провиантом. — В этой папке собраны все прямые или косвенные свидетельства о секвенциях отражения, которые мне удалось собрать. Изучи всё внимательно к завтрашнему утру, и мы продолжим разговор, — с этими словами Петров встает из-за стола и движется к выходу из квартиры.
— Думаешь, в лабораторию завтра идти не стоит? — с сомнением спрашиваю я.
— Нет. Жди меня здесь.
— Скажи, почему эти секвенции заинтересовали нас именно сейчас? — интересуюсь у удаляющейся спины.
Не оборачиваясь, Петров отвечает:
— Тому есть серьезные причины. Завтра всё узнаешь.
Проводив гостя до выхода и заперев за ним дверь, я взял мраморную папку и отправился в спальню, где очень удобно устроился на диване, подложив под спину пару больших подушек. С детства мне не разрешали читать лежа, пугая косоглазием и близорукостью. А я никого не слушал, и, как выяснилось, правильно делал. Несмотря на то, что большую часть книг я прочитал, находясь в горизонтальном состоянии, на зрение я никогда не жаловался. Довольно быстро я сообразил, что увесистую папку удобнее было бы читать, сидя за столом. Но принцип есть принцип, тем более, что я уже успел улечься. Для начала я бегло пролистал папку. Похоже, не меньше двух сотен листов, прикинул я, не думаю, что к завтрашнему утру, мне удастся всё это прочитать. Все листы представляли собой принтерные распечатки, частью черно- белые, частью цветные. На некоторых цветных были изображены оригиналы каких-то древних документов на самых различных языках. Я узнал латинские и греческие тексты, какую-то европейскую готику, арабские и индийские буквы и иероглифы, кажется, китайские. Часть документов использовала неизвестные мне алфавиты. Как я быстро понял, ко всем копиям оригинальных документов прилагался перевод на английский — официальный язык Секвенториума. На некоторых англоязычных распечатках фрагменты текста были выделены цветными маркерами. По-видимому, на эти абзацы мне следовало обратить особое внимание. Вскоре я понял, что в мраморной папке хранятся самые разнообразные материалы: выдержки из летописей, лабораторных дневников, книг — рукописных и печатных, частных писем и научных трактатов. Я раскрыл папку наугад, где-то в середине и прочитал следующий текст:
