авторитетов а таком посту не потерпит никакое руководство, ибо с определенной отметки опасность их начинает превышать пользу. Но Скиф, просчитывая ситуацию далеко вперед, не сомневался, что предвидение и то мастерство, с которым он владеет механикой своего ремесла, позволят ему еще долго оставаться хозяином положения и получать удовольствие от разрешения проблем Контакта, которые ему доверило человечество. Так Скиф делал ход за ходом, заставляя служить то науку политике, то политику науке, как вдруг…
Вдруг, как сказал классик, на этой шахматной доске, точнее, за этой шахматной доской, появилась еще одна, невиданная фигура.
Точную дату открытия Программы назвать невозможно, хотя бы уже потому, что неясно, что за такую дату считать. Однако можно достаточно уверенно предположить, что события начались зимой шестьдесят девятого года. В это время Скифу пришлось составлять программы интраобсчета по воздействию на группу каких-то планет — скорее всего, для слушателей внутренней академии ИК. Случайно или не случайно оказалась в этом списке Земля, теперь уже никто не узнает, но вот попала, а компьютеру безразлично, что считать, и распечатка графика по Земле оказалась у Скифа на столе вместе со всеми остальными.
Впервые в жизни Скиф не поверил собственным глазам. С оранжевой координатной сетки на него смотрела кривая Бранчевского.
Мгновенье он пробегал ее взглядом, затем встал и в два шага очутился у дисплея. Здесь у него начался довольно сумбурный диалог с компьютером — мыслительные операции в мозгу у самого Скифа занимали миллионные доли секунды, основное время уходило на передачу, так что за двадцать с лишним минут он успел нагородить пропасть разных диковин. Скиф менял программы и языки, вводил по Ледингу и Кормаку, добавлял самые немыслимые коэффициенты — все в надежде отыскать ошибку. Ошибки не было. ЭВМ послушно растягивала кривую, чудовищно сжимала и переворачивала, но с железным упорством не переставала утверждать: цивилизация Земли находится под неослабным и непрерывным воздействием неведомого внешнего экспериментатора.
Отключившись от компьютера, Скиф вернулся за стол, опять взял график и для начала изобразил на нем квадратик, а потом не торопясь принялся рисовать вокруг всевозможные стрелки и цифры. Квадратик означал некую трибуну, с которой Скиф мог бы громогласно объявить о своем открытии, а стрелки — варианты последующего развития событий. Вариантов всего набежало четырнадцать, и двенадцать из них явственно вели к финалу самому плачевному, и дальше за этим финалом начиналось уже что-то абсолютно невообразимое. Так зародился великий обет молчания вокруг Программы, переросший затем в атмосферу строжайшей секретности, окутавшей все позднейшие исследования.
Не позволяя себе никаких эмоций, Скиф сделал следующий ход, который иначе как научным подвигом не назовешь: он разработал собственный комплекс специальных программ и пропустил через компьютер всю более или менее достоверную историю Земли. На это у него ушло два года, и в итоге получилась удивительная разведсводка за период в четыре тысячи лет. Вынырнув из хаоса всех этих доверительных границ и чисел до и после запятой, Скиф почувствовал себя одновременно озадаченным и уязвленным.
Неизвестная сила — пора уже назвать ее Программой — действовала, во-первых, с непонятной целью, во-вторых, на восхитительном, по-библейски примитивном уровне и, в-третьих, необычайно артистично. ОНИ не применяли ни полей, ни излучений, ни экстрасенсорной чертовщины. Было так: появлялся обыкновенный человек и совершал поступок, и вся особенность только в том и заключалась, что человек этот ни по каким законам тогда и в том месте не мог ни возникнуть, ни знать того, что он знал. Для профессионала, каким и был Скиф, это значило, что пускай пока и теоретически, но Программу можно поймать за руку. В Скифе заговорил одновременно и ученый, и разведчик, и еще некое чувство сродни ревности — ему претила мысль предоставить право еще какой-то инстанции распоряжаться человечеством.
На подступах к новой игре Скиф проделывает еще один колоссальный по объему труд — составляет Антологию Загадочных Случаев, открыв счет знаменитой Синей Папки. Таинственные личности Программы, предположил Скиф, должны и появлягься таинственным путем или уж, по крайней мере, оставлять след каких-то необычных обстоятельств. По такому случаю он перекопал необъятные архивы ИК, что тем, несомненно, пошло на пользу — до сих пор многие считают наиболее крупным достижением Скифа «архивную реформу».
Естественно, довольно скоро он натолкнулся на легенду о Базе Предтечей — предмете вожделения нескольких поколений довоенных авантюристов — и, листая документы, не без удивления убедился, что База — это отнюдь не плод хмельной фантазии капитанов-дальнобойщиков, а реально существовавший объект, построенный ныне исчезнувшей цивилизацией. Именно в материалах по Базе Скиф впервые встретил запоминающееся имя: Рамирес Пиредра — единственного из людей, кто побывал на Базе трижды, и не только побывал, но однажды неведомо как погрузил ее на баржу и увез в неизвестном направлении.
Это что еще за тип, подумал Скиф, отчетливо уловив в этих перипетиях душок Программы. В тех же архивах нашелся ответ более чем исчерпывающий — плод кропотливой работы разноплеменных полицейских служб занимал многие увесистые тома. Прочитав их, Скиф заключил, что бандит был редкостного и таланта и везения, и что такого никогда не вредно иметь под рукой.
Так на рубеже семьдесят третьего года план «Программа» зародился в очередной раз. К этому времени Скифу уже было известно достаточно, чтобы предпринять попытку взглянуть на искомую сверхъестественность вблизи. Он не боялся, что его опередит кто-то из коллег, поскольку постоянно был в курсе всех исследований, способных составить ему конкуренцию, и видел, что в ближайшее время опасаться нечего. Скиф рассчитал и учел все возможное и приступил к делу.
Однако дело он замыслил неподъемное. Люди. Вот проблема. Где их взять? Выделить из управления? Вербовагь со стороны? Лишь чрезвычайно далекий от жизни человек может думать, что существуют какие- то агенты, или агентурные звенья, или просто имеющие соответствующую подготовку люди, которые могут предпринять какие-то шаги вне поля зрения хотя бы одного из многочисленных затененных зубастых ведомств. Можно сманеврировать деньгами. Труднее — информацией и связями. Но найти группу нигде не задействованных и неподотчетных профессионалов — задача технически неосуществимая.
Но даже техника была в этой ситуации не главным. Главной оставалась научная сторона. У Скифа были все основания предполагать, что многие из ныне живущих людей внесены в своеобразный «реестр Программы» и, следовательно, любая акция с их участием свела бы на нет чистоту эксперимента. Выходило, что нужны люди, которые бы не только на сегодняшний день ни в каких списках не значились, но как бы и вовсе не существовали. Казалось бы, полный тупик. Но Скиф знал выход.
Запись личности, или мнемограмма, как это почему-то именовали, известна еще со времен беспутного отца современной нейрофизики Ричарда Барселоны. В Центральном фонде хранилось немало пленок и кристаллов, хранящих память о генотипе, уме и характере разных знаменитостей, но бессмертие по- прежнему упрямо не давалось в руки. Индивидуальность отказывалась стопроцентно воспроизводиться, и возрожденный гений никак не желал продолжить свою уникальную сущность, проявляя, напротив, тенденцию к деградации и нежизнеспособности. Поэтому из морально-этических соображений эксперименты были запрещены и все подступы к ним перекрыты с мудрой тактичностью Но на всякого мудреца довольно простоты. Скифу был ведом потайной лаз в казематы этой неприступной крепости. История связана с именем все того же отца-основателя. Дик Барселона (настоящее его имя так и осталось неизвестным, во всех работах и документах он подписывался старинным детским прозвищем) на своем бурном, но удивительно долгом жизненном пути — девяносто два года отпустила ему судьба, это звучит феноменальным рекордом, учитывая тот образ жизни, который он вел, — собственноручно создал в разные годы не менее сотни записей. Они считались научными реликвиями — что-то вроде микроскопа ван Левенгука — и хранились в архивах Института нейрофизики. Директором этого Института была МэриэтДарнер, мать Эрлена Терра- Эттина, с которой Скифа связывали давние и близкие отношения. От нее Скиф знал, что записи эти, несмотря на древность, благодаря хитрому множественному дублированию и дьявольскому искусству Барселоны, мало того что во многом превосходят современные, сделанные на новейшей аппаратуре, но еще и являются действующими. Вполне естественно, что однажды сей перечень экспонатов оказался в руках у Скифа.
Список был необычайно пестрым. Проститутки, коммивояжеры, коллеги-ученые, воры, люди вообще без имени — похоже, титан экспериментировал на всех, кто попадался под руку. Охватив их всех одним взглядом, Скиф поднял свое кресло на дыбы, покачался на задних ножках и даже засмеялся. Семь записей
