впереди, сбоку, за спиной — тут поистине душа уходит в пятки, а небо сворачивается в овчинку; почему-то так и кажется, что каждая бомба непременно метит в тебя, в твою спину или в грудь, если лежишь ею кверху. От нервного перенапряжения меня трясло как в лихорадке, но, помня рассказы летчиков, я не метался по полю, а прижался плотно к земле и лежал на одном месте, слушая свист бомб и с минуты на минуту ожидая «своей». Но вот бомбардировщики переключились на соседнюю часть. Осмотревшись, заметил метрах в двадцати пяти-тридцати свежую воронку и быстро перекочевал в нее. Здесь уже находилось несколько солдат и офицер, резко пахло газом сгоревшего тола, опаленные края воронки чернели свежей сажей, а из глубины ее поднимались пар и газ, как из кратера вулкана. Такие ямы образуются от полутонной бомбы.
Все обитатели воронки были бледны и находились в крайне нервном возбуждении, одни слегка подергивались всем корпусом, у других дергалась только голова или сильно тряслись руки, у некоторых же только дрожали губы, к числу последних принадлежал и я. Тем более странное впечатление произвел на меня старший лейтенант. Он почему-то выглядел спокойным и даже веселым, словно бомбежка вселила в него какой-то азарт и дополнительную энергию, и потому на общем фоне он показался мне сумасшедшим. Однако это наше первоначальное впечатление он тут же развеял.
Стряхнув с себя пыль и грязь, он посмотрел на солдат, сидящих и лежащих в воронке с винтовками в руках, и громко спросил:
— Товарищи бойцы! Вы что же не стреляете по этим стервятникам?! — Строго приказал: — Все ко мне! — И скомандовал: — Бронебойными патронами заряжай!
Солдаты вдруг оживились. Быстро залязгав обоймами, вставляли их в магазинные коробки, защелкали затворами и приготовились к стрельбе. Старший лейтенант тем временем строго следил за тем, кто и как заряжает винтовку. Заметив, что один солдат никак не может загнать патроны в магазинную коробку и второпях уже поранил правую руку, лейтенант тут же выхватил у него винтовку:
— Не нужно торопиться, но делать надо быстро и умело. Вот как надо вставлять обойму в магазинную коробку, — быстро и ловко нажал на верхний патрон, и все патроны, скользнув по канавкам обоймы, ровно нажали на пружину подающего механизма и плотно улеглись в коробку.
Пока старший лейтенант обучал молодого и неопытного еще солдата, другие, зарядив винтовки, открыли беспорядочную стрельбу по самолетам.
— Отставить одиночную стрельбу! — громко скомандовал старший лейтенант.
Повернувшись, он протянул мне взятую у солдата винтовку, которую только что зарядил, и скорее приказал, чем попросил:
— Товарищ политрук, перевяжите руку бойцу и помогите ему наладить стрельбу.
Сам же, обращаясь к солдатам, снова скомандовал:
— Слушать мою команду! По фашистским самолетам! Бронебойными патронами, залпом! Огонь! Огонь! Огонь!
Он командовал ровно и спокойно, вместе с тем настойчиво и энергично, точно рассчитывая время, необходимое, чтобы выбросить стреляную гильзу и дослать новый патрон в канал ствола.
Пока я перевязывал руку солдата, рана, к счастью, оказалась незначительной, я внимательно присматривался к старшему лейтенанту. Это был кадровый офицер. Средних лет. Среднего роста. Ладно сложенный, он по-видимому, имел хорошую физическую подготовку, закалку. Обмундирование и снаряжение сидели на нем плотно и красиво. Казалось, этот человек родился в офицерской форме. Сапоги начищены, хотя и припылены. Каска крепко держалась на голове. Лицо его было несколько повелительно-суровым. Короткий подбородок поджимал плотно сложенные губы; чистые и ровные зубы; нос ровный, с небольшим утолщением на конце. Темные брови нависали над столь же темными, но открытыми и смелыми глазами. Солдаты быстро полюбили своего импровизированного командира и очень внимательно слушали и точно выполняли его команды и приказания.
Отбомбившись, фашисты улетели, не потеряв ни единого самолета, а пулевые попадания, видимо, особого вреда им не принесли. Горнисты проиграли сбор. Разбежавшиеся в панике во время налета солдаты и офицеры медленно выходили на дорогу. Выбирались из кустов, вылезали из оврагов и многочисленных воронок. Все тревожно окидывали взглядом небо и дальний горизонт. Колонны быстро пополнялись. Произведенная перекличка показала, что от столь страшной бомбардировки потерь в людях почти не было, если не считать нескольких раненых. В обозе потери оказались более ощутимы. Здесь было убито девять лошадей и несколько ранено.
Приведя себя в порядок, дивизия продолжила свой путь.
Ранним утром мы проходили через село Путилово. Это красивое село стоит на высоком берегу Ладожского озера. Давным-давно озеро отступило далеко к глубинам, и дно озерной чаши поросло густым и высоким лесом. Могучие ели густыми кронами тянулись к небу, стараясь сравняться с Путиловскими высотами. Но тщетно. Несмотря на свой громадный рост, с высоты Путилова могучий лес казался всего лишь густой порослью степной полыни.
Утро было тихим и прекрасным. Свежий ветерок изредка потягивал с озера, донося до нас влажность и своеобразный запах водорослей. Бледно-голубое небо было чистым и прозрачным, к востоку — совсем белым, а к северо-западу — синим и несколько угрюмым. Солнца еще не было видно, но его присутствие уже ощущалось. Мы тихо шли по широкой, ровной улице села, с горечью всматриваясь в его руины. От многих домов остались лишь обугленные печи с высоко вытянутыми трубами.
В уцелевших домах были настежь распахнуты все окна, двери и беспрепятственно гуляли сквозняки, балуясь изорванными занавесками. И почти в каждом доме на столах стояли самовары, чайная посуда, а кровати остались в беспорядке, неубранные.
Ни людей, ни животных. Когда и куда ушло все живое из этого села, мы не знали. Мы знали одно. Немцы зверски бомбили это мирное и красивое село таким же ранним утром, когда, ничего не подозревая, заботливые матери и добрые бабушки, согрев самовары и собрав на стол, будили свои семьи.
Мы были уже где-то близко. У цели. К которой теперь мы не шли, а просто бежали.
Боевые позиции дивизия заняла в районе села Апраксин Городок. Откуда это не соответствующее действительности название села? Никакого «городка» мы не обнаружили. Это было обыкновенное, ничем не выделявшееся село, притом не из самых красивых.
Местность здесь была сильно пересеченной. Густые лесные заросли и кустарник, речки, многочисленные ручьи, овраги и болота — обычный ландшафт этих мест. Справа в синей дымке утреннего рассвета виднелся рабочий поселок Синявино — столица ленинградских торфяников, а слева покрытые лесом высоты. Почва — местами песчаная, местами каменистая, иногда илистая. Весь день дивизия спешно оборудовала свои боевые позиции, и к ночи все уже были в окопах и щелях. Здесь предполагалось встретить врага.
Укладываясь на ночлег, мы с комсоргом батальона младшим политруком Мишей Бойченко забрались в одну щель. Однако уснуть в этой щели нам так и не удалось. Мелкий песок сыпался со всех сторон, при малейшем движении назойливые песчинки попадали в глаза, уши, за воротник, в рот, и, как мы ни плевались, на зубах постоянно ощущался противный хруст. Кроме того, для Миши Бойченко эта щель была явно коротка. Поворочавшись с боку на бок и вдоволь наглотавшись песку, мы с руганью выскочили из этой неприветливой ямины, расстелили плащ-палатку под низкой густой кроной старой ели и наконец безмятежно уснули.
Да, Миша Бойченко! Это был совсем еще молодой, на лицо даже юный детина, росток — около двух метров, и гренадер в плечах. Характер имел хороший, человечный. До флегматичности спокойный, он был
