сидел ручной какаду. На руке незнакомца видны были обыкновенные часы на металлическом ремешке, а глаза скрывались под темными очками. За ним на палубу прыгнули еще три таких же красавца, весь костюм которых составляла ситцевая повязка на бедрах, но зато прически то в виде шара, то в виде треугольника, или веера, или перьев, выкрашенные в любые цвета, были верхом искусства. У одного на блестящей косичке была подвешена металлическая ручка от двери. Все трое что-то радостно горланили, с любопытством оглядываясь по сторонам.
— Кино снимают! — восторженно пискнула Нинка и ринулась было к посторонившимся от нее незнакомцам.
Но Пашка удержал ее за плечо.
— Настоящие, — сказал он негромко. — Здешние жители.
— А чего они кричат? — шепнул Бубырь.
— Рады нашему кораблю… Они ведь недавно колонизаторов сбросили. — Пашка с некоторым сомнением взглянул на Бубыря, потом на Нинку. — Вы тут правильную политику проводите… Это ничего, что у них в ушах и ноздрях понавешено, работают все равно они, угнетенные.
Между тем один из островитян, тот, у которого на плече сидел какаду, поднялся на площадку для катера, привычным жестом пригладил свою прическу в виде желтого шара, поправил очки и неожиданно сказал по-русски:
— Дорогие друзья! Меня звать Тобука. Мы очень рады. Сегодня большой день. К нам приехали очень хорошие люди. Фароо-Маро и все острова кричат вам: «Алоха! Добро пожаловать!»
Он говорил по-русски не очень хорошо, но понять можно было. У Бубыря даже сердце заныло от радостного волнения: вот куда забрались, но и здесь знают язык Ленина!.. И Бубырь и Нинка с восторгом поглядывали на бело розового, как нежнейшая роза, какаду с огненным хохолком. Тобука заметил их взгляды и, сбросив с плеча сердито застрекотавшего попугая, протянул его ребятам. Нинка уже ухватила было птицу, но расчетливый Бубырь отвел ее руки и вежливо отказался. Ведь надо отдаривать — а вдруг Тобука захочет Муху?.. Муху Бубырь не согласился бы отдать и за сотню какаду.
Тобука объяснил, что он будет сопровождать молодых друзей мистера Крэгса, большого ученого Тобука сообщил, что и он надеется стать большим ученым.
— И вы тоже будете учеными, правда?.. — Он весело посмотрел на Бубыря, Пашку и Нинку.
Они потупили голову и только спустя целую минуту решились взглянуть друг на друга.
— Ну что ж, — шепнул Бубырь Нинке, — придется, видно, быть ученым. А мне так хотелось стать вратарем!
Утром началась выгрузка.
Матрос с «Ильича» взял под мышки Нинку, спустился по лестнице вдоль наружного борта «Ильича» почти до самой воды и вдруг швырнул Нинку, как котенка. Она не успела даже вскрикнуть.
Сильные, нежные руки мягко приняли ее внизу и посадили на скамеечку. Нинка открыла рот от изумления. Она сидела в ялике Крэгса, рядом с Тобукой, на плече которого нетерпеливо перебирал лапками хохлатый какаду.
Бубырь, который наблюдал все это, прижимая к животу Муху, пробурчал было: «Я сам», — но матрос уже бросил его в ялик… Белая пена набежавшей сине-зеленой волны обдала Бубыря, Нинку, матросов, но сильные черные руки заботливо подхватили Бубыря и усадили его ближе к Крэгсу. Муха то фыркала и чихала, то неуверенно лаяла на океан, словно понимала, что вряд ли он испугается.
От страха слегка одичав, Бубырь и Нинка не увидели, когда ялик оторвался от высоченного, как небоскреб, борта «Ильича» и запрыгал по волнам к берегу.
Жаркий, сладко пахнущий воздух крепко обнял их, словно хотел успокоить. Летающие рыбы, вспенивая воду, подскакивали с замершими, отливающими радугой плавниками, неистово били хвостами, словно желая долететь до красного флага «Ильича». Океан сверкал под тропическим солнцем, переливаясь грудами изумрудов, но ребята пока ничего не видели…
Впереди ревели буруны прибоя, и Бубырь, судорожно вцепившись побелевшими толстыми пальцами в борт ялика, вспоминал все, что ему приходилось читать о кораблекрушениях. На всякий случай он проверил: пачка жестких, как фанера, сухарей была на месте, в кармане… С оглушающим ревом прибой бросился на прыгавший ялик, Бубырь, прижимая Муху, в ужасе пригнул голову, и в тот же момент какая-то сила оторвала его от скамьи, бросила вверх, и он не успел даже вскрикнуть, как увидел, что сидит на широких черных плечах; его руки сами вцепились в роскошную прическу одного из матросов Крэгса, который бегом прорывался сквозь линию прибоя… Рядом, на плечах Тобуки, тряслась Нинка с вытаращенными от любопытства глазами… Третий матрос нес за шиворот Муху и, хохоча, заглядывал в ее тоскующие глаза.
Они уже были на берегу, когда появился Крэгс, Он шел почти на четвереньках, лицо его стало ярко- розовым и пылало нездоровым жаром.
— Будь она проклята, чертова лихорадка! — едва выговорил он, стуча зубами.
Нестерпимая жара струилась кверху зыбкими потоками воздуха. Бубырь и Нинка невольно оглянулись, словно соображая, куда бы укрыться от этой жары, но уходить было некуда. На ослепительно белом, раскаленном небе трепетали черно-зеленые лапы пальм…
— Сейчас же спрячьте ваши головы в шляпы! — пробормотал трясущийся Крэгс.
И Бубырь с Нинкой необыкновенно послушно тотчас натянули: Нинка — белоснежную панаму, а Бубырь — тяжелую, негнущуюся тюбетейку, красный цвет и яркие блестки которой привели в восторг матросов Крэгса. Бубырю очень захотелось подарить им тюбетейку, и, сорвав ее с головы, он сунул эту драгоценность матросу, который перенес его через прибои. Матрос завопил от радости, нахлобучил тюбетейку на синий треугольник прически и, сунув руку в свой мешок, извлек оттуда огромную красную раковину. Улыбаясь и что-то бормоча, он преподнес раковину Бубырю.
— Красный цвет — хороший цвет, — перевел Тобука. — Ты дал мне красную шляпу, я тебе — красную раковину.
Нинка страшно жалела, что ее панамка не пользуется таким успехом.
По берегу тянулись длинные склады, крытые волнистым железом; на вершине горы в жарком мареве словно дрожала антенна радиостанции, а по скатам виднелись сквозь густую зелень белые домики… Там же, на горе, стоял дом побольше, который теперь занимал его величество король Биссы.
Города Фароо-Маро Бубырь и Нинка почти не увидели, потому что дорога в резиденцию Крэгса шла стороной. Вдоль дороги рос кустарник, а над его плотной стеной тянулись в небо полчища кокосовых пальм. Машина Крэгса, темно-оливковая сигара с поднятым парусиновым верхом, сквозь который солнце проходило так же легко, как вода сквозь сито, бежала по ослепительно белому коралловому песку; на нем, извиваясь, плясали белые тени качающихся пальм. Дышать было нечем; от зеленого тоннеля, по которому шла машина, тоже веяло зноем…
Дом Крэгса был полон чудес! Из всех углов на Бубыря и Нинку угрожающе скалились темные лица деревянных фигур, изображения, нарисованные на щитах и барабанах, огромные и страшные маски. Три большие комнаты были наполнены туземным оружием, украшениями и предметами домашнего обихода. Здесь были луки и стрелы, копья и наряды колдунов и много таких предметов, поглядев на которые даже Крэгс пожимал плечами и недоумевающе почесывал свой лысый череп.
Впрочем, Крэгс скоро занялся с профессором Паверманом и другими учеными неотложными делами по подготовке встречи Юры Сергеева, а ребята были поручены Тобуке, которому Крэгс особенно доверял.
Мускулистый, темно-коричневый Тобука даже во сне улыбался; Бубырь и Нинка прониклись к нему полным доверием. У Тобуки был только один недостаток: он ежедневно красил волосы, так что они у него были то огненно-красные, то синие, то зеленые, то желтые, и в первое время ребятам было трудно его узнавать. Зато, привыкнув, они, укладываясь спать, гадали, какого цвета будут волосы у Тобуки на следующее утро.
Заметив, что его волосы, его наряд, какаду вызывают постоянный интерес у ребят, Тобука, поправляя очки, объяснил:
— Я знаю три языка: малаитский, русский и английский. Я жил в Джакарте и Сиднее, пас скот в Южной Австралии, учился в Мельбурнском университете, пока меня не выгнали… Но всегда я носил свой костюм, назывался своим именем и помнил о своем народе! Среди нас есть такие, которые торопятся назвать себя Гарри или Джеком, натянуть штаны белого человека и остричься, как джентльмен. Но я и мои
