слишком сильны, и нечего больше нельзя было сделать, чтобы остановить их. Соединив дело со словом и решив остаться в стороне, пока не минует буря, потерпевший поражение султан, исчез в глубинах бескрайнего Анатолийского плато. Ему предстояло ждать отмщения ещё четыре года.
Казалось, что одна природа продолжала сопротивляться захватчикам. Иссохшая почва, узкие горные тропы и палящая летняя жара замедляли продвижение франков. После Дорилеи им потребовалось сто дней, чтобы пройти через Анатолию, тогда как в нормальное время для этого хватило бы месяца. Между тем новость о разгроме турок быстро распространилась по всему Ближнему Востоку. Когда это событие, столь постыдное для ислама, стало известно, — замечает дамасский хронист — наступила настоящая паника. Страх и тревога ширились необычайно. Постоянно появлялись слухи о неминуемом приходе грозных рыцарей. В конце июля заговорили об их приближении к городку Аль-Балана, на крайнем севере Сирии. Тысячи всадников собрались, чтобы встретить их, но тревога оказалась ложной: на горизонте не было видно и следа франков. Наиболее оптимистические души полагали, что завоеватели вообще повернули обратно. Ибн аль-Каланиси вторит этой надежде в одной из астрологических аллегорий, которыми были так очарованы его современники: «В это лето комета появилась на западном небосклоне; она восходила двадцать дней, а потом исчезла без следа». Но эти иллюзии вскоре рассеялись. Новости становились всё более подробными. С середины сентября продвижение франков можно было проследить уже от деревни к деревне.
21 октября 1097 года раздались крики с высоты цитадели Антиохии, самого большого тогда города Сирии. Все праздношатающиеся поспешили к крепостному валу и увидели более чем слабое облако пыли на далёком расстоянии в конце широкой равнины рядом с Антиохийским озером. Франки были ещё в одном дне пути, а может быть и дальше, и всё указывало на то, что они захотят остановиться и немного отдохнуть после долгого марша. Тем не менее благоразумие требовало, чтобы пять тяжёлый городских ворот были немедленно закрыты. На базарах затих утренний шум; и продавцы, и покупатели оцепенели. Женщины перешёптывались и некоторые молились. Город был охвачен страхом.
Глава вторая
Проклятый оружейник
Когда Яги-Сиян, правитель Антиохии, узнал о приближении франков, он стал опасаться возможного мятежа христиан, живших в городе. И поэтому решил изгнать их.
Об этом поведал арабский историк Ибн аль-Асир[6], более чем через сто лет после начала франкского вторжения, основываясь на свидетельствах, оставленных современниками событий.
В первый день Яги-Сиян приказал мусульманам выйти за стены и очистить рвы, окружающие город. На следующий день он послал на ту же работу только христиан. Они трудились до ночи и, когда собрались возвращаться, он остановил их, сказав: «Антиохия — ваш город, но вы должны оставить его в моих руках, пока я не разберусь с франками». Они спросили его: «Кто же защитит наших женщин и детей?». Эмир ответил: «Я позабочусь о них». И он действительно защитил семьи изгнанных, не позволив никому тронуть хотя бы волосок на их головах.
В октябре 1097 года престарелого Яги-Сияна, сорок лет являвшегося послушным слугой одного из сельджукских султанов, преследовал страх измены. Он был убеждён, что франкские армии, собравшиеся перед Антиохией, смогут вступить в город, если только найдут сообщников внутри его стен. Ибо город нельзя было взять штурмом и ещё более невозможно выморить блокадой. Предположительно, этот белобородый турецкий эмир командовал не более чем шестью или семью тысячами солдат, в то время как франки имели почти тридцать тысяч ополченцев, но Антиохия была практически неприступна. Её стены были длиной в 2 фарсаха (около 12 тысяч метров) и имели не менее 360 башен, расположенных на трёх уровнях. Сами стены, выстроенные из камня и кирпича, на массивном основании, вздымались на восточном склоне горы Хабиб Аль-Наджар и окружали неприступную цитадель на её вершине. На западе находилась река Оронт, которую сирийцы называли Аль-Асси, «мятежная река», потому что иногда она вдруг начинала течь вверх, от Средиземного моря вглубь страны. Русло реки пролегало вдоль стен Антиохии, образуя труднопреодолимое естественное препятствие. На юге фортификационные сооружения возвышались над долиной со столь крутыми склонами, что они казались составной частью городских стен. Таким образом, нападающие не могли окружить город, а у защитников было мало проблем при общении с окружающим миром и при пополнении запасов.
Продовольственные резервы города были необычайно обильными; городские стены окружали не только постройки и сады, но и обширные участки возделанной земли. Перед фасом (мусульманским завоеванием) Антиохия была римской метрополией с населением в 200 тысяч жителей. К 1097 году это население насчитывало только 40 тысяч, и некоторые прежние жилые кварталы превратились в поля и пастбища. Хотя Антиохия и утратила свой былой блеск, город ещё производил впечатление. Все путешественники, даже из Багдада или Константинополя, были поражены при первом взгляде на этот город с простиравшимися насколько мог видеть глаз минаретами, церквями и крытыми рынками, с его роскошными дворцами, поднимавшимися на лесистых склонах вплоть до самой цитадели[7] .
У Яги-Сияна не было сомнений в мощи укреплений и достаточности запасов. Но всё это оборонительное оружие могло оказаться бесполезным, если хоть в какой-нибудь точке бесконечной стены нападающие смогут найти сообщника, готового открыть им ворота в башню, как это уже случалось в прошлом. Отсюда — его решение изгнать большинство христианских подданных. В Антиохии, как и в других местах, христиане Ближнего Востока — греки, армяне, марониты и якобиты — подвергались с приходом франков двойному давлению. Их западные единоверцы подозревали их в симпатии к сарацинам и обращались с ними как с людьми низшего ранга, в то время как их мусульманские соотечественники часто видели в них естественных союзников западных пришельцев. На самом же деле граница между религиозной и национальной принадлежностью практически отсутствовала. Один и тот же термин, «Рум», использовался в отношении византийцев и сирийцев греческого вероисповедания, которые всё ещё рассматривали себя как подданные басилевса. Слово «армянин» обозначало в равной мере и церковь, и людей, и если мусульманин говорил о национальности (аль-умма), то он имел в виду сообщество верующих. По мнению Яги-Сияна, изгнание христиан было не столько актом религиозной дискриминации, сколько вынужденной мерой военного времени против граждан вражеской державы, Константинополя, которому Антиохия принадлежала долгое время, и который никогда не отказывался от намерения вернуть город.
Антиохия была последним из городов арабской Азии, попавшим под власть сельджукских турок: ещё в 1084 году она была зависима от Константинополя. Поэтому через 13 лет, когда франкские рыцари начали осаду города, Яги-Сиян был убеждён, что это была часть попытки восстановить власть Рума при пособничестве местного населения, большинство которого были христиане. Оказавшись лицом к лицу с этой опасностью, эмир был не слишком разборчив в средствах. Поэтому он изгнал назар, единоверцев назаретян (так называли христиан), и затем взял в свои руки распределение хлеба, оливкового масла и мёда, каждый день устраивая осмотр крепостных сооружений и сурово наказывая любую небрежность. Но было ли этого достаточно? Ничего нельзя было утверждать наверняка. Эти меры должны были дать городу возможность продержаться до прибытия подкреплений. Когда они придут? Этот вопрос настойчиво задавал каждый в Антиохии, и Яги-Сияну ответить на него было не легче, чем простому человеку с улицы. Ещё летом, когда франки были далеко, он послал своего сына с визитом к разным мусульманских вождям Сирии, чтобы известить их об опасности, угрожавшей его городу. Ибн аль-Каланиси сообщает нам, что в Дамаске сын Яги-Сияна говорил о священной войне. Но в Сирии в XI веке джихад был не более чем лозунгом, которым пользовались князья в затруднительных обстоятельствах. Ни один эмир не двинулся бы на помощь другому, пока это не затрагивало его личные интересы. Только в этом случае он был готов принять в расчёт высокие принципы.
Теперь же, осенью 1097 года, единственным лидером, которому прямо угрожало франкское
