всего, нужны верные данные. А сейчас, пожалуйста…
— Откуда вам знать?! — гремит Капитан. — Вы думаете, так легко — знать, что я знаю, видеть, что я вижу, делать, что я делаю?
Девочка сгибается чуть не до пола. Ее рвет. Спазмы прекращаются, я поднимаю ее голову за подбородок: моя малютка плачет навзрыд.
Хватаю ее за талию и с силой поднимаю; мы кое-как встаем из-за стола.
— Вы не можете и дальше так себя вести!!! Я вам не позволю!!! Не позволю так обращаться со мной и с моим кораблем!!! — не унимается Капитан.
Мы добираемся до двери, но я оборачиваюсь, чтобы крикнуть: «Да пошел ты, дебил!!!»
Дотаскиваю ее до каюты.
Закрываю дверь, и тут она принимается говорить сквозь всхлипывания:
— Как ты могла?! Ты при всех… При всех ударила меня! КАК ТЫ МОГЛА?! КАК ТЫ МОГЛА ЭТО СДЕЛАТЬ?! Этот урод плеснул в меня вином. Сколько еще можно меня унижать? Скажи мне, сколько?!
— Знаешь, сколько можно унижать человека? — тихо говорю я. — Ровно столько, сколько он унижает других. Пока ты не перестанешь унижать людей, будут унижать тебя! И ты должна смириться с этим! Слышишь ты меня, дуреха? Ты должна смириться!
— Перестань! Я не желаю слушать! — она подбегает и бросается мне на руки. Тельце дрожит, как у пойманного голубя. Мы валимся на кровать. Она так сильно прижалась к моему лицу, что ее слезы попадают мне на губы; я облизываю эти горячие соленые капли. Потихоньку ее дыхание становится ровнее; наконец, она засыпает. Пытаюсь осторожно встать. Не открывая глаз, она просит: «Не уходи». Обняв ее, пытаясь не дрожать и уснуть, бормочу: «Ты должна смириться. Ты должна смириться».
Семь
…Я с Дональдом Карром.
Откидываю голову. Он осыпает мою шею поцелуями. Меня обдает жаром.
— Эй, хватит спать!!!
…Нахожу губами мочку его уха. Беру в рот. Покусываю.
— Сколько можно дрыхнуть! Вставай!
Чей-то голос разрывает нашу тишину.
Кто-то яростно раздвигает занавески. В глаза ударяет свет.
Зажмурившись, переворачиваюсь на другой бок.
Кто-то уставился на меня!
Хочу вернуться в сон.
— Ты вообще знаешь, сколько времени?!
— Что, поспать нельзя?
— Уже одиннадцать, — заявляет она. — Целых два с половиной часа уже жду, пока ты проснешься.
Сажусь.
— Сиди, не вставай, — командует она. — Я велела принести завтрак сюда. Ой, знаешь, почему я тебя разбудила? Хочу тебе сон свой рассказать! Правда, ничего такого, обычный страшный сон, но все-таки. А тебе что снилось?
— Ничего. Я моментально забываю сны.
Она идет в ванную. Открывает воду.
— Знаешь, пока ты дрыхла, я почти закончила «Танго танцуют вдвоем», — перекрикивает она шум воды. — Но еще не хочу никому показывать. Я ее спрятала. Когда закончу, всем покажу.
— Мэри Джейн знает, что я сегодня спала здесь?
— Не слышу, что ты сказала? — она выходит из ванной.
— Мэри Джейн знает, что мы спали вместе?
— Знает. Во время завтрака видела ее с Дональдом Карром. Обычно в таких случаях она устраивает мне разборку. Но сегодня она, ясное дело, подобрела, потеряла мозги, и даже если я упаду в бассейн и утону, ничего не заметит.
— С чего бы тебе вдруг падать в бассейн? — иду в ванну и умываюсь холодной водой.
Принесли завтрак.
— Я боюсь воды. Поэтому к воде меня не подпускают. Особенно Мэри Джейн. Ой, видела бы ты ее лицо, когда я сказала ей, что сегодня весь день буду с тобой. Нет в мире гаже картинки, чем влюбленная женщина. Такое не нарисуешь.
Нервно отвечаю ей:
— Ты неправа. Если художник хороший, то и влюбленную женщину он изобразит прекрасной. Скажем, в «Анне Карениной» женщина влюблена, но безобразной не кажется. А ты, значит, всех, кроме матери… — тут я поспешно смолкаю, не договорив: слишком опасна тема. — А ты, значит, не любишь влюбленных женщин. Каренина, конечно, — роман про Левина, то есть про самого Толстого. Но я лично читала эту книгу только ради сцен с Анной.
— Ладно-ладно. Бог с ней, с книжкой с этой. Давай лучше иди сюда, смотри, какая вкуснятина.
Глубоко вздыхаю.
— Я по утрам не голодная.
— Как это ты не голодная? Уже одиннадцать. И даже больше. Вот я лично голодна как волк. Хватит рассуждать, садись, ешь.
Она уписывает тосты так, что у меня просыпается аппетит. Делаю себе бутерброд с ветчиной и сыром.
Странно, она совсем забыла о вчерашней сцене в баре. Она — зверек, дикий зверек без страха и памяти… Зверек, от которого не знаешь, чего ожидать… Это пугает. Меня теперь все больше и больше пугает почти все, даже самое обычное из того, что я переживаю с ней. Вдруг вспоминаются слова Мэри Джейн: «Она боится. Боится собственной дочери. Любить — одно, а бояться — другое». Мне делается жутко. Чувствую, будто за мной кто-то гонится, а спрятаться некуда.
— Такой сон странный снился. Будто двое каких-то людей бросили меня в кузов огромного грузовика. Ой, вспомнила, кто это был! Тамара и мой идиот-дядюшка. Да-да, это были они! Ты с обоими познакомилась, да?
Хочется сейчас быть с Дональдом Карром. Не с ней. Интересно, он уже переспал с Мэри Джейн? От ревности только хуже.
— Почему ты не слушаешь? Ты с обоими познакомилась, чтобы стать моей компаньонкой? Да?
Ее голос доносится отрывочно. Как она сразу чувствует? Как ей удается сразу, всегда, постоянно — все чувствовать, все знать? Почему она не может на пять минут оставить меня наедине с собой?
Она не может меня оставить. Она боится.
Боится, что я ее брошу. И она права.
— Если хочешь, я буду молчать. Если тебе скучно со мной разговаривать… Если хочешь. Возвращайся к себе в каюту.
— Нет-нет. Я задумалась. И что дальше было? Кидают тебя в кузов огромного грузовика…
— У меня живот болит.
Достает из тумбочки у кровати шкатулочку, инкрустированную полудрагоценными камнями в форме дракона. Берет пригоршню лекарств и отправляет их в рот. Запивает апельсиновым соком.
— Ты сколько таблеток проглотила?!
— У меня привычка такая, — отвечает она. И, глядя перед собой, тихо добавляет: — Всего-то надо пять-шесть штук…
— Разве пять-шесть таблеток от больного живота не портят желудок?
— Это не от живота. Послушай… Я не хочу тебя расстраивать. Не хочу тебя расстраивать, тебе надоедать, утомлять тебя… не хочу, поверь. Я хочу, чтобы ты меня любила. Так, как я тебя. Чтобы
