потом медленно и нежно. Засыпаю, положив голову ему на грудь и ноги ему на ноги… Сплю. Сплю рядом с ним.
Одиннадцать
Колочу его между ног. Колочу яростно, изо всех сил. Я между сном и явью, но это не мешает мне бить его. Раз, еще раз. Он в ужасе выскакивает с кровати. Он так изумлен, что я могу прочитать боль на его лице.
— Что случилось? Тебе приснился плохой сон?
Ах, куриные твои мозги! Да, мне снился плохой сон: это ты! С ненавистью смотрю ему в лицо.
— Что случилось, милая? Что-то произошло?
Я с яростью сбрасываю со своего плеча его руку.
— Что с тобой происходит? Может, скажешь?
— Одевайся и пошел вон из моей каюты!
Он начинает одеваться. Ясно, что продолжения спектакля он ожидать не намерен и уйдет, не затягивая. У него нет желания блуждать в темных дебрях моего подсознания. «Совсем чокнутая!» — единственное, что способен понять его куриный мозг.
— Хочу поздравить вас с вашим безграничным успехом у всех женщин этого корабля. Хвалю за сообразительность — и как это вы умудрились успеть, едва выскочив из моей кровати, на свидание с другой женщиной? Я поражена. Если у мужчины мало мозгов, то обычно хорошие физические способности и неуемный аппетит.
— Что ты несешь?
— Зубы мне не заговаривай! То, что ты слышишь — еще самые нежные слова, из тех, что ты заслуживаешь. Стоит только напрячь отсутствующие мозги — и ты поймешь, о чем я.
— Зачем ты меня обижаешь? Что я тебе сделал? — рот его приоткрыт от изумления.
— Ты можешь делать мне больно, можешь унижать меня, уродовать — мне наплевать. Но ты мне лжешь. Это страшно. Хорошо, что я тебе всыпала, мало еще. Пусть эти побои были отвратительными, уродливыми, ужасными — но они были от меня. Они были моими. Ты тянешь меня в мир, которому я не принадлежу и которому не хотела бы принадлежать даже в кошмарном сне. А ты тащишь меня в свою грязь, как магнит.
— О чем ты говоришь?
— Слушай меня внимательно. Твой вопрос — он из твоего мира. Я говорю то, что говорю. Ни больше ни меньше. Все ясно. Включай мозги. А если не понимаешь — заведи себе какую-нибудь Мэри Джейн.
— Ах, значит, проблема в том, что вчера мы ходили с Мэри Джейн в Марсель? Я ей давно обещал это и не подумал, что выполнить давнее обещание — большое преступление.
— В твоем мире приходится принимать на веру такие вот логичные доводы.
— Ты, наверное, ужасно ненавидишь мужчин. У нас с Мэри Джейн не было ничего такого, что могло бы вызвать такую реакцию.
— Убирайся! Мне твой третьеразрядный психоанализ не нужен!
Он унижен, обижен, обозлен. Сохраняя удобное случаю молчание, выходит.
Возвращаюсь в кровать и засыпаю, как младенец.
Просыпаюсь от каких-то дурных мыслей. Что-то мешает. Сначала пытаюсь вспомнить, что именно со мной произошло. Все слова, точки, запятые, точки с запятыми. Мимику, движения, сцены. По мере того, как я просыпаюсь, все это медленно загружается у меня в голове, как в старом компьютере. Если расположить все по порядку, найти всему объяснение и успокоиться, то получится вообще все забыть. Не нужно перемалывать все вперемешку, нужно все разложить по местам…
С первой секунды пытаюсь вспомнить все произошедшее — как я проснулась и начала колотить его. Теперь мне стыдно — зачем я это сделала? Почему эти гадости вырвались у меня? По мере того как я все вспоминаю, стыд и раскаяние нарастают и, превращаясь в огромное чудовище, начинают меня терзать. Теперь я думаю, что если бы я сняла фильм, я бы вырезала эту сцену, если бы я писала роман, вырвала бы эти страницы. Но в жизни пленку назад не отмотать. Жизнь всегда говорит нам: «Теперь терпи все то дерьмо, которое ты сама устроила!»
Вспоминаю. Я проснулась от того, что начала пинать его во сне. Наверное, так и было. Но была ли я не права? Нет!
Хочу к нему. Хочу быть с ним — заниматься с ним любовью, спать рядом с ним, смотреть на его лицо.
Значит, я была не права. Я такая слабая.
Ах, вернуться бы сейчас к первому его слову!
— Что случилось? Тебе приснился плохой сон?
— Да, сейчас не вспомнить, но сон был очень страшный. Извини. Обними меня покрепче, и мне сразу станет лучше.
Бросаюсь в ванную. Мне настолько отвратительно, что не получается плакать. От воды жестокий мотылек раскаяния только расправляет крылышки. И этими крылышками он разрывает мне сердце. Вот он засунул в рот часть моей печени, разорвал на части кишечник, кусочек сердца сунул за щеку.
Выскочив из ванной, прижимаю к лицу полотенце. Глазам и сердцу так больно, будто в них попало по крошечной льдинке, как в сказке. Тру полотенцем глаза, но льдинку не вытащить. И больно, и не больно. Я права. Или не права? Слышу, как открылась дверь каюты. Неужели он вернулся? Неужели он меня понял и простил?
— Приветики! Мы в Барселоне! Ты не проголодалась?
Девчонка!
— Достань мне серую рубашку из нижнего ящика!
Но вся моя одежда в чемодане. Сейчас она увидит, что я собрала вещи. Ладно, мне наплевать. Я так расстроена, что мне наплевать на ее нервы. Если хочет, пусть бесится. У меня в душе для нее осталось ни сантиметра.
— А ты, оказывается, все убрала из ящиков. Не могу ничего найти.
— Посмотри в зеленом чемодане. Он на полу.
Она молча протягивает мне рубашку. Молчание у нее не к добру. Выхожу из ванной.
Начинаю красить глаза, чтобы мое душевное состояние не выдали темные круги, которые появляются там в горестные минуты. Замазываю кожу под глазами светлым тональным кремом. Она стоит ужасно расстроенная. Заканчиваю делать макияж. Получилось плохо. Иду в ванную, смываю краску с лица. Девочка во все глаза смотрит на меня, кажется, вот-вот расплачется. Улыбаюсь ей:
— Я слишком долго спала!
Что я несу?!
— Что ты несешь?!
Не могу больше держать себя в руках. Начинаю рыдать:
— Я поступила ужасно! Я наговорила гадостей Дональду. Я его выгнала. Мне так жаль, так жаль, так ужасно жаль! Я не хочу его терять!
Девчонка презрительно морщится.
— Ну и что, что ты его потеряешь? А если не потеряешь — что изменится? Невелика проблема. Обычный дурень. Бездушный, тупой, неумный, душный. В нем, конечно, есть что-то миленькое, но чтобы по нему сходить с ума — такого нет. К тому же, с этим человеком у тебя ничего общего. Мне кажется, Мэри Джейн ему в самый раз.
— Интересно, есть ли теперь что-нибудь в моей жизни, что тебя не касается? Если речь о твоих проблемах, когда тебе больно, ты, чуть что, кидаешься на всех, как цепной пес. Но к другим ты не проявляешь понимания ни на грош. Это твой невосполнимый духовный пробел. Ты готова говорить о своих чувствах дни напролет, но если страдают другие, ты в упор отказываешься их замечать. Разве у тебя нет хоть капельки нежности для меня, когда мне так нелегко?
