татуировкой, цепочкой на щиколотке, лаком с блестками или булавкой-алмазиком в моем проколотом пупке. Снова я напрягалась, не зная, действительно ли она такая наивная, а может быть, считает меня бездушной современной особой, не имеющей понятия о поэзии и музыке. Да и не желающей иметь… С другой стороны, сейчас и старушки прекрасно прокалывают пупки, красятся перьями. Почему же она вела себя так, словно ей напрочь был заказан вход в наш веселый и блистающий женский мирок, и единственное, что ей оставалось — заглядывать в щелочку?
— Да-а, я — настоящая Степная Волчица, — сказала она, еще немного помолчав. — Мои детеныши- волчата выросли, им больше не нужны мои сосцы, к тому же давно иссохшие. А мой супруг-волк, вопреки всем легендам, его же собственным заверениям о волчьей преданности и нерушимости волчих пар, давно сбежал, возненавидев нашу старую уютную нору, влекомый одним лишь биологическим инстинктом покрыть побольше других женских особей. Другая нора и другая волчица стала для него родной…
Ах, как меня раздражала эта ее глупая, высокопарная манера выражаться!
Искупавшись на озере и приняв душ, я вошла на веранду и застала ее перед включенным телевизором. Меня очень удивило, что она коротает время за легкомысленной молодежной попсой. Впрочем, ее взгляд был уперт в пол, а выражение лица холодное, совершенно безучастное. Я бы даже сказала: отрешенно-сиротское. Через некоторое время стали крутить старую рок-музыку. Размеренные, печальные аккорды или истошная рок-н-рольная горячка — эта музыка отцов казалась мне ренегатски- однообразной и старомодно-унылой. На какие-то мгновения ее лицо ожило, осветилось каким-то мечтательно-счастливым светом, но потом снова осунулось и заледенело, превратившись в старую обрюзгшую (и брюзгливую) маску. О чем она думала в этот момент? Потом снова стали крутить попсу.
— Тебе нравится? — неожиданно поинтересовалась она, когда на экране с пронзительным писком, завертелись две юные ведьмочки-лесбияночки.
— Нормально, — кивнула я, пожав плечами, не понимая, что она хочет от меня услышать. Честно говоря, мне и в голову не приходило задумываться о моем отношении к музыкальному видео, а тем более, как-то его анализировать.
— То есть тебе это кажется нормальным… — едва заметно улыбнулась она своей жалкой улыбочкой, но в тоне ее было то, что так часто меня уязвляло: этот оттенок всепрощения, это желание со всем примириться, даже с тем, что казалось ей глупым и недостойным, а на самом деле не заслуживало того, чтобы вообще обращать внимание. «Уж не зануда ли она?» — подумалось мне тогда.
Поднявшись зачем-то в тот вечер к Александре Степановой, я увидела на экране ее ноутбука в качестве заставки фотографию необычайно симпатичного молодого человека.
— Это ваш сын? — поинтересовалась я.
— О, нет! О, нет! — поспешно пробормотала она, смущенно замахав на меня руками.
А еще через пару недель, проезжая через переезд мимо дачной железнодорожной платформы, я увидела нашу Степную Волчицу под руку с этим самым молодым человеком с фотографии. Несмотря на изрядное расстояние, я сумела отлично рассмотреть, что в жизни молодой человек еще симпатичнее. Александру Степанову было не узнать: до того оживленной, беззаботно болтающей дамочкой она мне показалась. Судя по тому, как нежно он держал ее под руку, они явно были «сладкой» парочкой. Я была заинтригована до глубины души: у нашей отшельницы и зануды такой молодой, сексапильный кавалер?! Кстати, в тот день, она всю ночь где-то пропадала и явилась домой только под утро. Я нарочно вышла ей навстречу — будто попить водички. Впрочем, расспросить у нее о нем у меня не хватило духу. Теперь она вовсе не выглядела оживленной и счастливой, как днем на платформе. Наоборот, жутко печальной и унылой. Мы вежливо и сухо поздоровались, словно это не был предрассветный час. Александра Степанова поднялась к себе в светелку. Потом я долго слышала, что она не спит — все вышагивает взад-вперед по комнате, только раз или два что-то коротко выстучав на ноутбуке.
Чего не знаю, того не знаю. Не буду строить о ее личной жизни никаких предположений.
Как рассказала тетка, после этого она почти целую неделю снова провела в глухом затворе, выходила только покурить у калитки. «Глядя на нее, — говорила тетка, — у меня сердце кровью обливается! Пропащий она человек!»
Как бы то ни было, для меня совершенно ясно одно — она жила раздвоенной жизнью. Может быть, с зарождающимся климактерическим помешательством. Свою неврастению она нисколько не скрывала, все в ней говорило о том, что, несмотря ни на что, она вынашивает и укрепляет мысль о самоубийстве. Однако не думаю, что она все-таки покончила с собой — ведь раз или два она посещала с теткой нашу местную церковь и очень серьезно молилась. Нет, не думаю. Но с тех пор, как она неожиданно исчезла (даже не прожив всего оплаченного времени), мы больше ничего о ней не слышали. Она оставила записку, в которой писала, что необыкновенно нам признательна, что мы приютили ее в трудный момент, что она нас полюбила всем сердцем. Незадолго до исчезновения, она спросила, есть ли у меня электронный адрес. Я продиктовала. А через некоторое время я вдруг получила по электронной почте ее записки. Что с ними делать, зачем она прислала их мне — Бог ее знает.
Хотя я уверена, что Александра Степанова не из тех людей, что способны сознательно лгать, однако ее записки показались мне, мягко говоря, фантастическими. Просто не могу представить ее в подобных ситуациях!
Судя по всему, описываемые события происходили в последнее время — во время проживания ее у нас. Задним числом я действительно нахожу определенные совпадения — периоды тяжелых депрессий (когда она изводила себя одиночеством и постами), перемежавшимися со светлыми, почти безмятежными состояниями.
Если не самоубийство, то где она теперь? По-прежнему ли снимает где-то угол, или восстановила отношения со своими близкими?
Теперь, кажется, я даже жалею, что не потрудилась узнать ее поближе. Она была замечательной слушательницей, с ней я разбалтывалась, как никогда ни с кем. Вместо того чтобы расспросить ее, рассказывала о себе. Ее образ, довольно смутный, я могу едва восстановить в своем воображении, но по ночам, во сне она почему-то довольно часто является мне. Даже по прошествии порядочного времени я чувствую, что не освободилась от нее, что ее образ лежит на моей душе каким-то бременем, самим фактом своего существования. Или даже, при всей своей странности, отзывается в моей душе какой-то тревожно- родственной нотой.
Я не она. Я живу совершенно другой жизнью. И своих забот у меня, как говорится, полон рот. Но знакомство с ней поселило в моей душе какую-то тревогу, как будто когда-нибудь в будущем мне предстоит понять, пережить нечто подобное.
Что касается самих записок, будь они одной интеллектуально-литературной игрой, да еще продуктом не совсем здоровой психики, я бы, конечно, вообще не стала их читать. Несмотря на пресловутое женское любопытство, на самом деле нам, женщинам, претит всё диковинное и странное — напрягает, лишает чувства уверенности… Если уж приключения — то со всем комфортом, защищенностью, когда «все включено». Однако, как мне теперь кажется, в записках Степной Волчицы содержится ключ к пониманию того, почему так много наших сестер в один прекрасный день проваливаются в ад одиночества, не в состоянии ничего противопоставить мужскому эгоизму и предательству.
Записки Александры Степановой
1
Никто не поверит в такие совпадения, да я бы сама не поверила, — поэтому с самого начала я твердо сказала себе: это будет что-то вроде рукоделия. Иголочкой, ниточкой, штоп-штоп. Вполне женское занятие — вышивать гладью по канве, по какому-нибудь готовому, классическому узору, к тому же, начертанному мастерской, сильной, не делающей промахов, рукой мужчины. Один знакомый литератор уверял, что
