будет нелегко, но я попробую!.. Налей мне, пожалуйста. Я налил из графина ей и себе.
— Давай пересядем на кровать, — предложил я.
— Ты куда-нибудь торопишься, дорогой?.. Ты же знаешь, что я не люблю этих наскоков. Я хочу быть сначала другом, а уж потом — женщиной… Ты, может, сделал большую ошибку, что не попробовал со мной подружиться. Если хочешь знать, женщины — самые преданные друзья… Но теперь, конечно, поздно!
— Не ломайся, Лора. Ведь ты ждала меня.
— Я ждала своего друга. Не тебя. К сожалению, друг не смог прийти. Я ждала Валерия.
— Черт, ты все врешь!.. Зачем ты врешь?
— Зачем мне врать? Я его ждала, но его задержали на работе. У него ответственная работа.
— А как же я? — вырвалось у меня. Лора усмехнулась.
Графин с коньяком на удивление быстро пустел. Несколько раз мы вставали танцевать. Несколько раз я пытался затащить Лору в постель, но всякий раз она ускользала. Она раздражалась. Я не мог понять, в шутку или всерьез. Я оставлял ее в покое, и мы продолжали пить.
— Нет, — смеялась она, — я не отдамся, не отдамся! Чтобы во мне что-то шевельнулось, я должна видеть, что меня действительно любят. Я загораюсь только от более сильного чувства. Я не могу заниматься этим спокойно, автоматически. Если от меня не сходят с ума, если меня не носят на руках, я даже целоваться не могу — скулы сводит, честное слово! Не понимаю, как это некоторые могут, как собачки… Ты не разбираешься в женской психологии…
— Ты же знаешь, как я тебя люблю, — убеждал я ее. — Я хочу, чтобы у нас все было хорошо. Но ведь не получается, не получается…
— Потому что ты не понимаешь, что нужно женщине! — Она уже не могла стоять на ногах, она села на кровать. — Подожди… Ты принес в пакете бутылку? Не скупердяйничай, открывай!
Мы принялись за вино.
— Женщине нужен лев! — Лора уже с трудом ворочала языком. — Настоящий лев, хищник…
— Царь зверей, — сказал я.
Моментами я выключался из действительности.
— Царь зверей… А она бы, женщина, около него эдаким шакалом терлась. Шакальчиком. Он зарычит, а она тоненько так подскуливает: у-у! у-у!.. Это же так просто. Женщина хочет чувствовать себя самкой, а если ей в этом отказывают, бесится… На грозный рык хозяина покорно подставляться… Это наслаждение. Это истинное счастье.
— Это точка зрения, — пробормотал я; смысл ее слов плохо доходил до меня.
— И любые слова женщины — кокетство, — продолжала Лора, мурлыка. — Мужик должен идти к своей цели напролом: «в койку» — и все тут!..
Это я понял. Я навалился на жену и стал ее раздевать. Сначала она вяло сопротивлялась, — я уговаривал ее, ласкал, называл «любимой», — но потом яростно вырвалась:
— Нельзя же понимать все так буквально! — И когда я опять потянулся, чтобы ее обнять, закричала уже с настоящей злостью: — Если тебе невтерпеж, можешь заняться онанизмом!
Я так устал и опьянел, что уже никак не отреагировал на этот крик. Еще некоторое время мы лежали молча и только передавали друг другу бутылку. У меня уже не было сил цепляться за реальность, и я неуклонно съезжал в небытие.
— Эх, мужика бы сейчас, — простонала Лора; пустая бутылка выпала у нее из рук и покатилась по полу.
Комната начала кружиться. Предметы и звуки смешались в один тягомотный кошмар. Постель засасывала, как болото. Я увидел, что Лора, опершись на локоть, наклонилась над полом: ее тошнило. Я задергался, запутавшись в одеяле, пополз к своему краю, свесился с постели, и меня самого вывернуло.
Я очнулся глубокой ночью. Комната озарялась рябящим светом пустого телеэкрана. Я добрался до ванной и попил холодной воды. Вернувшись, я взглянул па бледную Лору, неподвижно лежащую в развороченной постели, на результат нашего пьяного свинства — пестрые блины на полу, и мне сделалось невыносимо горько и стыдно. Превозмогая головокружение, я притащил тряпку и тщательно подтер пол. Потом запихнул тряпку в мусорное ведро, вымыл руки, поправил постель, открыл форточку, забрался под одеяло с головой и стал вспоминать детство.
Наступило утро, то есть не утро, а последний кусок ночи, называемый утром. Я почувствовал, что несчастлив, когда мгновенно, словно нюхнув нашатыря, вынырнул из сна. На улице горели фонари и падал снег. Будильник показывал без одной минуты семь. Я поспешно надавил на кнопку звонка, не помня, что вчера его и не заводил.
Я включил ночник и стоял на ковре в часах и носках. Пуговицы на рубашке застегивались пальцами, еще не обретшими гибкость. Я находился еще без штанов. Их я держал в руке. Взглянув в свете ночника на спящую жену, я сразу догадался, что она вставала ночью и приводила себя в порядок — косметика была смыта, волосы расчесаны, лицо посвежело от крема.
Она спала на спине, закинув руки за голову, отчего ее грудь как бы протыкала сосками одеяло. Выражение ее лица загадочно менялось: черты то напрягались, то становились прекрасно смягчены. Погоня, лестница и кинжал являлись ей во сне.
Глядя на жену, я искренне не понимал, почему я должен надевать штаны и идти на работу, во имя чего… Я поместил штаны обратно на спинку стула, а вслед за ними и рубашку и, откинув одеяло, крепко обнял жену, пластичную и податливую спросонок, словно нагретое олово. Веки ее чуть приоткрылись, обнаружив расширенный черный зрачок, но я не ослабил объятие, и зрачок закатился вверх, а под веками заходили белки, а немного позже, в последнем рывке к насыщению, она выгнулась почти в гимнастический мост.
Листая ксерокопированные странички Фрейда, я позавтракал свиными сардельками — последним, что оставалось в холодильнике от прошлых поставок друга семьи Валерия. Я разглядывал корешки книг, сложенных на подоконнике. Это были книги сплошь по психиатрии и нервным болезням. Лора увлеченно собирала их, а я в шутку называл это домашнее собрание «сумасшедшей библиотекой». В них можно было натолкнуться на довольно забавные вещи. Например, в одной рассказывалось, как некто X., паралитик, въехал однажды на своей каталке в комнату и застал жену с любовником, который, увидев X., выпрыгнул в окошко. X. в ярости вскочил с каталки, погнался за обидчиком, перелез через забор, перепрыгнул через канаву, повалил обидчика на землю и укусил его за нос… Фрейд был не столь забавен. И что такое Фрейд для советского человека? Нонсенс… Я отыскал анальгин и принял две таблетки.
На работе мне было плохо. На лестничной площадке черного хода я устроился на подоконнике и охлаждал лоб о холодное оконное стекло.
— А знаешь, — первым делом сообщил мне Сэшеа, — я ведь вчера вернулся обратно, к жене… — Он выжидательно посмотрел на меня, вероятно приготовившись достойно ответить на мои насмешки по этому поводу, но мне было не до того. — Конечно, — сказал он, — ты, может быть, перестанешь меня уважать, но, когда вы с Комом ушли, я вдруг понял, что развод — это не главное. А кроме того, это повод для них… для этих… ну, ты знаешь для кого…
Потом Сэшеа, как привязанный, ходил за мной и вздыхал.
— Ты ведь сам высказывался за скрытность действий, — говорил он, — и я должен признаться, что это совсем не глупо! Совсем не глупо!.. А ты на меня не обижаешься, что так все вышло? — не мог успокоиться он.
— Что ты, наоборот, я очень рад! — пробормотал я.
Сэшеа оценил мое великодушие и из благодарности признал:
— нет, ты все-таки еще не безнадежно опустился…
Затем меня отловила Оленька. Не смея взглянуть мне в глаза, пролепетала:
— Ты на меня не обижаешься? Я очень плохо вела себя вчера?
— Что ты, все было отлично, — заверил я.
