— Теперь точно — всё!.. Молчу и слушаю только тебя!
Некоторое время мы молча смотрели друг другу в глаза. Я старался сделать такое же серьезное лицо, как у Кома, но чувствовал, что внутри у меня против желания начинает разрастаться нервный смех. К счастью, Ком прервал паузу и заговорил.
— Когда потребуется, — сказал он, — засядешь и за классиков. А пока тебе нужно только не забывать самую прописную истину. Она гласит: если ты честный человек, ты должен быть революционером, марксистом!.. Что это значит?
— Что?
— Это значит, что если ты не революционер-марксист, то ты не вправе называться честным человеком!
— Это то же самое — только наоборот. Ну бог с ним… Ты говорил, что мы будем жить по-другому…
— Внешне все должно остаться по-прежнему. Для начала ты должен уяснить железное правило: в данных исторических условиях необходима строжайшая конспирация. Пусть тебя это не удивляет. Пока ты не ориентируешься в ситуации, прими это на веру… Враг действительно хитер и коварен. Он силен. Посмотри вокруг! Доказательство этой силы — то, что зло даже не считает нужным прятаться; оно на виду у всех, это не просто наглость — это уверенность в своей непобедимости. Если бы государство хотело уничтожить зло, ему не нужно было бы даже его выискивать… Но зло существует. Следовательно, все официальные пути борьбы со злом — закрыты… При этом я не говорю, что государство — само зло… Зло — это конкретные люди, его творящие. Самый наивный идеализм — бороться с конкретными, частными недостатками, а не с конкретными людьми! Уж они-то, враги, всегда умели ударить как раз по конкретным людям, своим противникам!.. Мы должны научиться выходить на поединок с врагом — глаза в глаза. Нет, например, абстрактного бюрократа, а есть конкретный подлец и враг! Подлец останется врагом на любой должности и в любой ситуации. Следовательно, он должен быть выявлен и физически уничтожен…
Я был немало удивлен, услыхав от Кома целую теорию. Но еще больше меня поразило его исключительно серьезное отношение ко всему сказанному.
Когда он рассуждал о конспирации, я вспомнил случай, произошедший еще в институте. Несколько ребят организовали что-то вроде марксистского кружка. Начинание было вполне безобидным. Они взялись за дело обстоятельно: учредили денежный фонд, сняли квартиру, стали собираться в ней, закупать политическую литературу, дискутировали по теоретическим вопросам, пока в один прекрасный день их всех не накрыли на очередной сходке и не увезли для объяснений. Это странное увлечение закончилось для ребят плачевно: их исключили из комсомола, а затем и из института… Я хотел напомнить Кому этот случай, но потом решил не прерывать его излияний.
— До армии я чувствовал, что вокруг что-то не так, но не мог понять, что именно, — продолжал Ком; его речь была нетороплива и рассудительна. — А когда я вернулся, я как будто не узнал Родины! Я вернулся в странную страну. Я понял, что Родина не принадлежит нам… Сначала я даже пожалел, что не остался в армии. Я даже хотел проситься назад. Но потом решил: отступить перед злом было бы не только трусостью и дезертирством, главное — предательством памяти Антона…
Ком помолчал. Я не торопил его.
— Увы, сейчас мы в самом начале пути, и у нас пока слишком мало сил для настоящей борьбы… Поэтому наша первоочередная задача — накапливать силы. Времени у нас немного… Брежнев, конечно, уже не надолго. Но что будет потом? Какие силы возьмут верх? В любом случае к этому моменту мы должны быть наготове… Это старшее поколение пятнадцать — двадцать лет (всю жизнь!) только и делало, что раскачивалось в ожидании перемен, и все его моральные искания ограничивались вопросом, подавать подлецу руку или не подавать, вместо того чтобы подумать, как уничтожить подлеца. Ну об этом мы еще поговорим… Что требуется от тебя?
— Что?
— Прежде всего, ты должен поддерживать хорошую физическую форму. У нас будут тренировки. Ты должен освоить хотя бы минимум необходимый в борьбе. Ты и сам видишь, наверное, что за последние годы ты заметно сдал: зажирнел, ослаб, обрюзг…
— Это точно, — самокритично согласился я. — Поднакачаться физически мне бы не помешало. Образ жизни нездоровый. В выходные дрыхну до полного изнеможения, ударяю по пиву, объедаюсь на ночь…
— Ты должен бросить курить и ни в коем случае не употреблять алкоголь, — заявил Ком.
— Но не сразу?
— Немедленно.
— Я постараюсь…
— Помни, ты сам уполномочил меня в случае необходимости использовать все средства.
— Ради такого дела… А как быть с семейным положением?
— То, что ты женат, конечно, не очень удобно…
— Ну я разведусь?
— Ни в коем случае! — сказал Ком. — Это было бы безнравственно. Это было бы ненужным злом. Лора тебя любит. Бросив ее, ты причинишь ей боль…
— А с чего ты взял, что она меня любит?! — вскричал я.
До последнего момента я все еще был склонен считать наш разговор едва ли не шуткой, однако категорическое утверждение Кома относительно Лоры привело меня в сильное волнение.
— Да она меня первая бросит! — сказал я.
— Она тебя никогда не бросит, — возразил Ком. — И ты должен сделать все, чтобы восстановить с ней отношения.
— Да разве я этого не хочу?!.. Но что я могу? Что я должен делать? Он пристально посмотрел на меня, а потом выдал:
— Ты должен отказаться от своих намерений насчет Жанки.
— Какие у меня намерения?! — набросился я на него. — Ты с ума сошел! Нет у меня никаких намерений! Все подозревают какие-то намерения! Намерения, может быть, у Сэшеа, у Валерия! Может быть, и у тебя намерения?
Он не возражал, а лишь смотрел на меня все тем же долгим черным взглядом, и я смущенно умолк.
— Черт, — сказал я, немного погодя, — давай, какие там у тебя еще советы?
— Просто делай по совести.
Обалдев и обессилев, я откинулся к стене. Было четыре часа ночи. Я было потянулся за сигаретой, но, взяв пачку, тут же в раздражении бросил, наткнувшись на взгляд Кома. Я тупо смотрел! перед собой. Я понял, что устал от его взгляда.
— Я погашу свет. Посидим в темноте.
Я прикрыл воспаленные веки и прислушался к стуку в висках. Ком еще что-то говорил о честности и справедливости, но я погрузился в полусонное состояние; мне казалось, что иногда я что-то отвечаю или даже спорю с ним, но уже не был уверен, что это происходит наяву.
Отчетливо врезался в сознание один момент. Ком вдруг спросил:
— Ты знаешь, какой сейчас год?
«Не сошел ли кто-то из нас с ума», — подумал я.
— А по-твоему, какой? — сонно отозвался я.
— Тысяча триста пятьдесят девятый!
— А я думал — другой…
— Это год — по афганскому календарю.
— Слава богу.
— Но эта цифра соответствует и нашей действительности. Четырнадцатый век. Глухое средневековье. И отныне мы с тобой будем жить по календарю, который показывает истинное время! Ты понимаешь меня?
