Она закрыла красную и, медленно покрутив донце другой, выпустила наружу розовый холмик.
— Тогда розовую?
Мама резко повернула донце вспять.
— Нет, ненавижу розовый цвет. Лучше пойти с голыми губами.
Она довольно рассмеялась, будто придумала отличную шутку, потом помазала губы вазелином, и они заблестели.
Мама повернулась ко мне:
— Ну и как я тебе?
— Краси-и-ивая ужасно.
— Красивей, чем та девица с папиной работы?
— Да, мэм.
Девицу с папиной работы я никогда не видела, но в тот момент мама точно была прекрасней всех.
Надев перчатки и шляпу, мама вышла из комнаты, обдав меня волной сладких духов. Подбородок был высоко поднят, это случалось в моменты ее женского триумфа или упрямства. Она плавно повернулась перед папой, он присвистнул. Будто две звезды экрана, они небрежной походкой вышли на крыльцо. Мы побежали следом и некоторое время ждали, когда папа сфотографирует маму. Встав под дерево, она подперла подбородок скрещенными белыми (из-за перчаток) пальцами, наклонила голову и слегка выпятила губы.
— Попрошу к машине, — сказал папа.
В ответ мама расхохоталась, откинув голову, папа снова ее щелкнул. И потом еще у машины, она наклонилась назад, так что волосы упали на капот.
— Женщина, вы ничего не забыли? — спросил папа.
Мама слегка ему подмигнула. Он еще разок нажал кнопку затвора, от ног его метнулась по траве тень, будто некий внутренний тайный дух.
— А детей сфоткаешь? — спросила мама, поправляя волосы.
Папа взглянул на часы.
— Их после, когда вернемся.
В отличие от мамы я была совсем не в восторге от своего пасхального великолепия. Платье жесткое, из плотного ситца, с кружевной вставкой, капор по-дурацки оттопыривался из-за хвостика, еще кружевные носочки и блестящие туфли.
Мика был при костюме, как папа, только шейный платок коричневый, а не зеленый. Энди нарядили в комбинезон из жатого ситца, в белую рубашку и белые ботинки.
Энди усадили на переднем сиденье, там ему было хорошо, не хуже, чем ангелу на облаке. Он допытывался:
— И дядя Исус плидет? Да, пап?
Муся-Буся однажды сказала Энди, что Иисус Христос похож на доброго дядю, и брат решил, что это какой-то человек. Папа не отвечал, так как помогал маме забраться, а то она могла зацепить чулок — и все, поехал бы.
Я и Мика с обиженным видом втиснулись назад. Туфли жали, узенькие ремешки застежек впивались в подъем.
— Иисусу ведь все равно, какие у меня туфли, — сказала я маме.
Мика добавил:
— А я вообще щас задохнусь.
Я вцепилась в ремешок, скроив гримасу безмерного страдания.
Мика сдвинул узел шейного платка и свесил набок язык, изображая дохлую корову. Заголилась немытая шея, и как это мама такое позволила, изумилась я.
В ответ на бунт мама погрозила нам пальцем:
— Замолчите, и ты, и ты.
Папа добавил:
— Вы все такие сегодня красивые. Меня просто распирает от гордости.
И он нажал на газ.
На службу мы опоздали. И когда вошли, все баптисты разом повернули головы в нашу сторону. Смотрели на маму, которая даже не замедлила шаг, она же смелая. И вся такая волнующе-загадочная. Некоторые мужчины, видимо, охнули, а потом забыли захлопнуть рот. Женщины шептались, прикрывшись веерами.
Проповедник уставился на мамино платье. Я уставилась на проповедника. У него были широкие плечи и коротко стриженные светло-каштановые волосы. Я понятия не имела, как должны выглядеть церковные проповедники, но точно не думала, что они такие привлекательные. Мы расположились на третьей скамье, я посмотрела на маму, она проделывала именно то, что я ожидала. Рот был приоткрыт, она облизывала языком навазелиненные губы. Увидев, как она снова и снова их лижет, я сообразила, что это тайная женская уловка. Затем мама тихонько поерзала, прилаживаясь к жесткой скамье. Сидевший рядом дядька крякнул, будто провалился в холодный ручей.
Огромная, размером с рояль, тетенька подошла к органу. Это означало, что пора вставать и петь. Спели про окровавленных агнцев (бедные барашки, я чуть не разревелась), про воинов Христа, про «старый неказистый крест», а потом мистер Проповедник приступил к проповеди. Мика артистично всхлипнул, и папа ущипнул его за ляжку, но не смог сдержать улыбку. Энди уснул, положив голову на мамины колени, даже когда все постукивали в такт кулаками, не проснулся. Мама так смотрела на мистера Проповедника, будто он и был баптистским Господом.
Когда все напелись, накричались, настучались кулаками, мистер Проповедник царственной поступью сошел по ступенькам пасторской кафедры к прихожанам. Проходя мимо, он скосил взгляд в сторону мамы, но она не сводила глаз с огромного креста. Сидящий рядом дядька встал и велел нам подняться и, склонив голову, молить Господа. Я никогда еще не молилась, но искренне верила, что мольбы мои будут услышаны. Я шептала:
— Боже, сделай так, чтобы мама и папа больше не ругались. Я устала от их криков.
Я слышала, как Мика спросил:
— Бог, ты ведь мудрый, зачем же ты сотворил шейные платки?
— Где дядя Исус? — допытывался Энди, встав на скамейке и оглядываясь по сторонам. — Дядя Исус? — кричал он. — Дядя И-су-у-у-с!
Папа закрыл ему рот ладонью. Энди точно решил, что мистер Проповедник и есть дядя Иисус.
Пока я соображала, о чем бы еще помолиться, кто-то крикнул «Аминь!», мужчины стали галдеть, смеяться, жать друг другу руки, приговаривая «брат мой». Женщины держали за рукава детей. У некоторых мамаш были кислые лица, будто они пожевали лимон. «Неужели поход в церковь так по-разному действует на людей?» — изумлялась я. Папаши шли за своими семействами, в одной руке Библия, другая в кармане, слышалось позвякивание ключей и мелочи. А наша мама все сидела, созерцая Крест.
Папа нетерпеливо постукивал пальцами по скамье.
— Идем, Кэти. Очень есть хочется.
Мама будто его не слышала.
— Говорил же, что будет скука, — проворчал Мика. — Даже никто не напился. — Он скривил рот, было очевидно, что он посетил церковь в первый и в последний раз.
Я же наверняка во весь рот улыбалась.
Когда церковь почти опустела, мама встала и пошла. Мы, переваливаясь, как утки, шли сзади, а мама, разок вильнув крупом, двигалась плавно и ровно.
У выхода мистер Проповедник пожал папе руку, восхищаясь его замечательной семьей. Папа произнес что-то из Шекспира, а может, просто сказал «спасибо», взял на руки Энди и вышел. Мистер Проповедник стиснул ладонями мамину руку.
— Вы впервые присоединились к моей пастве, не так ли, миссис…
— Кэти. Можно просто Кэти.
— Кэти. Хорошо. А я Фостер, Фостер Дьюрант. — Он оскалился, совсем как огромный крокодил в
