– Вот, эмир!
– Наполни его этим напитком!
– Зачем?
– Это для тебя.
– Что это, эмир?
– Это лекарство, выдуманное одним персидским хакимом, чтобы старые становились снова молодыми. Кто выпьет его достаточно много, тому уготовано счастье, а кто выльет в себя остаток, ни на секунду не прерываясь, тому обеспечена вечная жизнь.
Она многоречиво и цветисто поблагодарила меня, и я понес оставшееся вино наверх. Оба «лечащихся» присели рядышком вопреки разнице в рангах и, как казалось, довольно приятно беседовали.
– Знаешь, эфенди, о чем мы спорим? – спросил меня комендант.
– Откуда? Я ведь только что пришел!
– Мы спорим, кому приходится больше всего страдать – ему или мне. Как ты думаешь, кто прав?
– Я вам хочу вот что сказать: кому лекарство принесет наибольшее облегчение, тот больше всего и страдал.
– Твоя мудрость слишком велика, чтобы мы ее поняли. Что у тебя в этом горшке?
– Это ички ичкилерин – напиток напитков, с ним не может сравниться ничто другое.
– Ты принес его нам, чтобы мы его попробовали?
– Если хочешь, я налью тебе немножко.
– Давай!
– И мне тоже, эфенди, – попросил ага.
Они были уже порядочно навеселе. «Гости» пили только горячее вино, без кореньев, поэтому оно быстро пробудило в обоих родственные и дружественные чувства. Они пили из одного стакана, мутеселлим вытер даже один раз бороду аги – в ней запуталось несколько капелек превосходного «лекарства». Не привыкнув к «благородной схватке полных винных кружек», они пьянели на глазах, и речь их становилась все путанее и глупее. Даже меня они включили в свой кружок, хотя я лишь притворялся, что пью. Мутеселлим то и дело обнимал меня, а ага доверительно оплел своей рукой мою шею.
Ага захотел принести еще одну лампу для красного фонаря, с трудом встал на ноги, вытянул руки, его коленки при этом шатались из стороны в сторону, как у человека, впервые надевшего коньки.
– Что это с тобой, ага? – спросил комендант.
– О господин, у меня начинаются судороги в икрах. Думаю, мне лучше опять сесть!
– Садись! Я могу тебе помочь.
– Ты знаешь как?
– Есть очень хорошее средство. Садись!
Ага снова присел. Мутеселлим сел рядом и осведомился с дружеским пренебрежением:
– В какой икре у тебя судороги?
– В правой.
– Ну-ка дай сюда ногу!
Ага протянул ему ногу, и его начальник принялся изо всех сил тянуть и дергать за нее.
– О, мм! Я думаю, что это все же в левой икре!
– Тогда давай ее сюда.
Селим протянул ему другую ногу, и его начальник поневоле принялся делать то же самое с нею. Было смешно наблюдать, как этот высокопоставленный чиновник, привыкший, чтобы ему помогали и прислуживали при любой мелочи, с прямо-таки братской готовностью растирал своему подчиненному ногу. Смешно, но одновременно это трогало.
– Хорошо! Думаю, уже все в порядке! – сказал ага.
– Тогда попробуй встать на ноги!
Селим-ага поднялся, прилагая на этот раз максимум усилий. Он стоял прямо, очень прямо. Но как он шел! Он, наверно, чувствовал себя как едва оперившаяся птица, вылетающая из уютного гнездышка в неизвестно что сулящий океан воздуха.
– Пробегись! – повелел мутеселлим. – Давай я тебя поддержу.
Он хотел, как обычно, выпрямиться, но потерял равновесие и стал заваливаться назад. Но он все-таки сумел себе помочь. Опершись рукой о мое плечо, он встал, расставил для большей устойчивости ноги пошире и воззрился с удивлением на фонарь.
– Эмир, твой фонарь падает!
– Да нет, думаю, он прочно прикреплен.
– Падает, падает. Вот и бумага начинает гореть. Я уже вижу язычки пламени.
– Ничего не вижу.
