«Граната, брошенная в инкассаторскую машину, оказалась учебной», – продолжал жаловаться телеведущий.
«Еще несколько таких облав, и я на старости лет отправлюсь сшибать пустые бутылки, – прикинула похожая на тумбочку мадам. – Все равно толку будет больше!» Тяжело, но беззвучно вздохнув, так, что только дебелая грудь поднялась и опала, хозяйка повела гостей к третьей комнатке. Повторилась церемония с бесшумным отпиранием замка и нацеливанием стволов. Распахнулась от сочного уверенного толчка жалкая фанерная дверь. Сквозняк взъерошил куцые причесоны качков. И тут же в комнатенке истошно завизжала закутавшаяся в одеяло, сложившаяся дулей на топчане девица. Только нос и кулачок из-под одеяла торчат, а в кулачке зажат стольник с американским президентом.
Кроме лахудры, здесь никого не было. Зато было распахнуто окно. И на фоне переливающегося огнями ночного Питера сеялись редкие, но большие и, в натуре, очень красивые снежинки.
Двое, чуть ли не отпихивая друг друга, кинулись к окну и увидали где-то на уровне второго этажа ускользающую по уходящим вниз балконам тень. Один так и остался дежурить у окна, только цыкнул на девку, чтоб заткнулась. А второй ринулся назад, едва не снес замешкавшуюся на дороге тумбочку-мадам, пронесся паровозом по облезлому коридору и выскочил на лестничную площадку. И застучал каблуками сапог-«казаков» по ступеням, как стучали в двери энкавэдэшники в фильмах про тридцать седьмой год.
Подпольная публохата обреталась в обыкновенном жилом доме – хозяйка расселила неподъемную коммуналку-гребенку. Лестница была под стать. С жирными перилами, с исчерканными косорылым матом стенами и зассанными ступенями. На вылете из подъезда преследователь вдумчиво сунул ствол в карман куртофана, чтоб зазря не светиться.
Выкатился наружу. Кинул шустряки по сторонам и резкий взгляд вверх, на распахнутое окно третьего этажа, за подсказкой. Тот, что остался, замахал мацалкой, дескать, жми за угол, за угол жми, лови за углом. И исчез – двинул на подмогу.
Первый метнулся за угол и тут же застыл как вкопанный. Потому что преследуемый гаврик уже никуда не спешил. Преследуемый – мужичонка среднего роста и лет около тридцати пяти – сорока – мерз на месте, задрав лапки вверх. Ясен перец, преследуемый, соскакивая с топчана, так торопился, что забыл пальто. А метрах в пяти перед преследуемым притопывал ножками, но бодро целился из пистолетика тип, как родной брат похожий на подоспевшего: рожа звериная, упакованные в кожу плечи бугрятся качковыми холмами, и даже на ходулях – вечные «казаки».
Тогда подоспевший, оставив волыну в кармане и не дожидаясь третьего братана, сделал три глубоких вдоха-выдоха и почапал к бегуну на короткие дистанции. Обошел, давя припорошившие землю хрусткие снежинки, по кругу. Выщелкнул лезвие выкиду-хи и от манжета до плеча распорол у жертвы нужный рукав пиджачка вместе с рубанжой. Наколочка на искомом месте присутствовала, хорошо различимая в лимонном свете уличных фонарей. Саламандра, впившаяся ножовочными зубками в личный чешуйчатый хвост. Только за совсем другой наколочкой охотились трое братков. Совсем другая картинка могла вернуть печать радости на эти угрюмые разъевшиеся рожи.
Бегун за потраченное усердие тут же получил под ложечку и по зубам. И благополучно слег в не успевшую замерзнуть лужу.
А двое со звериными рожами уже про него забыли. Дождались отсапывающегося третьего, забрались в натопленную «бээмвуху» и умчались дальше шерстить скользкие точки по городу. Искать до победного конца. Сегодня была их ночь.
Эти двое были обмундированы не в кожу, а в длиннополый кашемир. На слившихся с затылками шеях под расстегнутыми нараспашку шикарными пальто телепались пестрые шелковые шарфики. В остальном эти двое мало чем отличались от прочих, рыщущих по городу этой ночью охотников за вознаграждением. Такие же кактусовые стрижки, пудовые кувалдометры, такой же замораживающий взгляд из-под низких лбов. Шут их знает, почему эти двое не сбросили кашемир в гардеробе еще на первом этаже. Они выгребли из лифта и остановились перед охранником, вооруженным металлоис-кателем и какой-то несолидной газовой пукалкой в застегнутой кобуре.
– Здесь фотомодели пляшут? – угрюмо пробасил левый.
– Здесь. Ваши пригласительные билеты? – слегонца поднапрягся секьюрити. При появлении этих двоих узел галстука еще сильнее врезался ему в кадык.
Правый недобро ухмыльнулся и протянул охраннику мобилу и визитную карточку:
– Хочешь, побазарь с воеводой.
Секьюрити облизал визитку шустрыми глазками и посторонился. Типа, зачем важных людей по такому пустяку беспокоить? Обмахивать еле втискивающихся в дверь гоблинов миноискателем он тоже не стал. На входе в отель их уже должны были проверить. А что, ему больше всех надо?
Мордовороты солидно, не спеша и даже с детским любопытством озираясь, протопали сквозь вытянутый, заставленный барной стойкой, столиками, пуфиками и фикусами зал. За стойкой дремал черно- белый бармен, на столиках сохли объедки и из фужеров испарялось недопитое манерное пойло. У окна косяк журналистов обгладывал личную жизнь расфуфыренного бархатом пузатенького модельера-гомика. И, в общем, ежу было понятно, что светская жизнь отсюда уже свалила в соседний зал, где на подиуме и творился показ мод.
На входе в соседний зал пара распалась. Правый, вдоль спин усаженных на концертные стулья зрителей; прошагал в угол, где и подпер стену. Левый, с видом имеющего на это право авторитетного гражданина, взошел на подиум и задвинулся за левую кулису. Он только на секунду угодил в край овальной серебристой лужи софитного света, зрители шушукались в темноте. Его рожу никто не рассмотрел, на него почти не обратили внимания, потому как зрители обсуждали шмотки на вихляво разгуливающих по подиуму стройненьких мальчишечках.
Узкие в бедрах и расклешенные от колена оранжевые брючки, двубортный очень узкий в плечах темно- синий костюмчик в тонкую белую полоску, джинсики серого денима. И тьфу, какая погань, шорты-трусики! Лиловая приталенная футболочка с пляшущими по пузу человечками, белоснежная, расстегнутая до мотни сорочка с широкими манжетами и воротником, а под ней такая срань, что мать его – вытатуированные листочки, цветочки и ягодки. И это на торсе здорового двадцатилетнего, типа Алена Делона!
Засевшему за кулису битюгу не подфартило и с тылу. Там его презрительно обфыркали переодевающиеся в душной тесноте полуголые девицы. Каждой он по росту в пупок дышал, каждую задушил бы со смаком собственными мослами, не будь у него делов поважнее.
– Какой невежливый мужчинка, – в никуда аукнула одна блондинка, без смущения освобождая от приплясывающих сисек люминесцирующий бюстгальтер.
