За пятнадцать шагов до Мариинки пару в шубах тормознули и взяли в кольцо.
– Лишний билетик есть?
Хмурые, серые лица, лыжные шапочки на бровях, руки в карманах.
– Нет билета. Ну-ка, ребята, дайте пройти!
– А если поискать? – Кольцо сжималось.
– А если милиция? – храбро выпалил кавалер.
– А если бабу твою порежем? – В кольце сделалось невыносимо тесно.
– А если я закричу? – вполголоса пригрозила дама.
– А если кричалку выдернем…
Всем шарящим по площади бычкам приспичило попасть в театр именно сегодня. Но самые конкретные причины для этого были у Вензеля со Шрамом, и Вензель через подставных лиц скупил добрую долю билетов. И часть уничтожил, чтоб меньше посторонних зевак под ногами путалось.
А знаменателен последний вечер этого года в Мариинке был тем, что давали три эпизода из лучших постановок в одном флаконе, пардон, за один сеанс. Типа, только сегодня в театре разом соберутся все примы и золотые голоса. Тем паче, под Новый год оперно-балетные звезды скопом вернулись с гастролей. Следующего такого удобного случая жди, как Робинзон на необитаемом острове,
– Настоящая русская зима, – постановил Роберт Ливси, раскурив трубку и отфыркиваясь от снежинок. – Сибирская.
– Для англичан все, что гуще дождя – снег, а все, что холоднее чая – зима. Побывайте в Кембрийских горах, доктор, и вы узнаете настоящую зиму. – Шотландец Мак-Набс насыпал на бумажку лучший из вирджинских табаков и ловко скрутил на машинке папиросу. И вряд ли понял, что по этому поводу прогнал один из тусующихся недалече пацанов другому, такому же правильному пацану:
– Глянь, Букса! Импорт косяк забил. Типа, бурый, типа, наши мусора ему по рогам. Может, развести фирмачей? Типа, мы – мен ты по борьбе с марафетом.
– Ты забыл, сявка, зачем здесь? Шукай билеты!
Здесь – это в нише парадного подъезда Мариинки. Где, как в водопроводном кране, тепло смешивается с холодом. Где человеки в пальто и в шубах мирно сосуществуют с людьми в платьях и пиджаках. Скажем, в одних пиджаках британцы вышли на воздух покурить.
– Обратите внимание, Мак-Набс, на менеджеров по билетам, – сказал доктор Роберт Ливси. – Молодые крепкие львы. В прошлом году трудились, исключительно пожилые леди. Видимо, эта работа стала престижной. Как быстро в России меняется конъюнктура!
И хотя Мак-Набс обращал внимание совсем на другое, на то, как мало женщин пришло в театр этим вечером, он счел невежливым не ответить коллеге по конгрессу эндокринологов:
– Для англичан любые перемены все равно что объявление войны. Вы, англичане, до сих пор не можете привыкнуть даже к смене времен года…
– А если баксами тройную цену? – звучало в тесном кольце.
– Отдай им, Федя, – сдалась дама. – За четыре номинала.
– Борзеешь, корова. Три номинала, или начинаем резать!
– Мне кажется, нас привезли не в театр, а на соревнования по боксу, – оглядываясь уже в теплом, как камин, фойе, поставил диагноз Роберт Ливси, и его чуть не унесло потоком граждан с футлярами контрабасов и скрипок в руках, на музыкантов не очень пожожих.
– Вы, англичане, готовы видеть бокс даже в граблях, наступая на них в темной комнате. – Мак-Набс хотел развить остроту, но внезапно был оттерт двумя русскими «мьюжиками», бросившимися навстречу друг другу.
– Леха!
– Жук!
Объятия и похлопывания.
– Когда откинулся?
– По первомайской амнухе. А ты, Леха, в Питере, значит, вкрутился?
– Ну! Костика, фельдшера при вошебойке, помнишь?
– В натуре, не забуду. А ты, Жук, чего в театр прихилял, ты ж больше по крокодилам (сиречь поездам)?
– Эту… пьесу, бляха, охота позырить. А ты чего, Леха?
– Да-а-а… типа… Короче, балерину одну склеить хочу…
– А это кто к зеркалу поковыляла?
– А это чувырла моя. Ленка. Хочешь подарю тебе, корешу летнему?
То, что Вензель скупил добрую долю билетов, не ускользнуло от служб безопасности Махно и Киселя. Зафиксировав Вензелев кипеш, они и сами решили театр посетить, и массовку свою подогнали – не привыкли авторитеты посещать культурные мероприятия сами-бля без ансам-бля. Тем паче отмечали службы безопасности подозрительную суету Вензеля вокруг Шрама. Типа, Вензель попросил всех переждать, а сам за эрмитажными списочками во все тяжкие пустился.
А об служебный вход бились снежинки. Монтер сцены Булгакин спешил на рабочее место в мир, где правит Мельпомена с Терпсихорой. Праздничный сверток под мышкой шуршал, попахивал колбасой,