дни, отпущенные нам в будущем, включая даже и те, что, кроясь в неразличимой дымке времен, освободятся от нашего присутствия, мы же, в свою очередь, - от возможности похвалить себя или осудить, причем иные утверждают, что это вот оно самое и есть - бессмертие, о котором идет столько разговоров. Может быть, и так, но этот человек мертв и должен быть погребен. И потому доктор с женой вызвались идти парламентерами, а безутешная девушка в темных очках сказала, что пойдет с ними, чтобы совесть не так мучила. Едва лишь показались в дверях, как часовой крикнул: Стой, ни с места, и, опасаясь, вероятно, что устный приказ, даже столь энергично отданный, не возымеет должного действия, выстрелил в воздух. Оробелая троица скрылась под сень полутемного вестибюля, за толстую створку полуоткрытой двери. Тогда жена доктора, рассудив, что может видеть и предвидеть действия часового и, значит, в случае надобности спрятаться, решила идти одна. Не можем похоронить покойника, сказала она, лопата нужна. У ворот, но не там, где застрелили вчера вора, а с внешней стороны, появился еще один военный. Тоже сержант, но другой. Чего надо, крикнул он. Лопату или заступ. Нет здесь ничего, проваливай отсюда. Но мы не можем похоронить убитого. Не можете, и не надо, пускай себе гниет. Но если оставить труп без погребения, он начнет разлагаться и отравлять воздух. Ну и пускай себе отравляет. Воздух, знаете ли, на одном месте не стоит, вам тоже несладко придется. Основательность приведенного довода заставила воина призадуматься. Его прислали на замену караульного начальника, который ночью ослеп и был немедленно отправлен туда, где собирали больных, относящихся к сухопутным войскам. Излишне говорить, что авиация и флот располагают собственными лечебными учреждениями, только помельче и поплоше, поскольку и личного состава в этих видах вооруженных сил поменьше. Она дело говорит, вынужден был признать сержант убедительность аргументации, в таких случаях лучше перебдеть. В качестве превентивной меры двое солдат, надев противогазы, уже давно вылили в кровавую лужу две здоровенные бутыли аммония, от последних испарений которого до сих пор режет глаза, першит в горле, cвербит в носу у всего караула. Сейчас что-нибудь придумаем, объявил наконец сержант. И еды бы хорошо, воспользовалась случаем жена доктора. Еды еще не привозили. Только в нашем крыле уже больше пятидесяти больных, мы голодаем, того, что даете, не хватает. Армия снабжением не занимается. Но кто-то же должен решить этот вопрос, правительство взяло на себя обязательства кормить нас. Вот что, идите-ка внутрь, здесь стоять нечего. Лопату дайте, крикнула жена доктора, но сержант уже ушел. Незадолго до полудня зазвучал громкоговоритель: Внимание, внимание, и слепые оживились, думая, что поесть дадут, однако речь зашла о: Вам выделена лопата, отправьте одного человека забрать. Я пойду, сказала жена доктора. Вышла и сразу, с крыльца, увидела лопату. Судя по тому, как и где она лежала, а лежала она ближе к воротам, можно было понять, что ее швырнули издали. Не забывай, что ты слепая, сказала себе жена доктора и спросила: Где она. Спускайся с крыльца, буду направлять, ответил сержант, ага, вот так, так и иди, прямо, прямо, стой, правей возьми, то есть, тьфу, левей, чуть назад, еще, вот теперь, что называется, не доходя упрешься, тепло-тепло, да нет же, холодно, ага, теплей, теплей, совсем тепло, есть, горячо, теперь налево кругом и давай назад, не торчать же тебе здесь, развернулась и пошла, я буду говорить куда. Не трудись, думала она, сама как-нибудь дойду по прямой до дверей, если и не поверишь, что я слепая, в палату за мной не придешь. Взвалив лопату на плечо, как отправляющийся на работу землекоп, она двинулась прямо к крыльцу. Видал, сержант, воскликнул один из солдат, идет как по ниточке, будто зрячая. Слепцы очень быстро учатся ориентироваться в пространстве, веско изрек тот.
Выкопать могилу оказалось нелегко. Земля была твердая, каменистая, сплошь перевитая длинными корнями деревьев. Рыли по очереди - таксист, оба полицейских и первый слепец. Перед лицом смерти ждешь, что былые обиды утратят ядовитую свою силу, хоть и принято говорить, будто давняя ненависть не остывает, чему не счесть примеров в книгах и в жизни, однако здесь, в сущности, о ненависти, тем более давней, речь не шла, ибо что значит кража машины по сравнению со смертью человека, когда-то эту кражу совершившего, да еще если он находится в столь бедственном состоянии, и даже глаз не нужно, чтобы понять, что лицо его лишено рта и носа. Глубже, чем на три пяди, выкопать не смогли. Будь у покойника брюхо, оно бы выпирало из могилы, но вор, и от природы-то поджарый, за последние дни высох до последней крайности, так что в вырытую яму по местился бы еще один такой, как он. Молитвы не читали. Угрызения совести побудили девушку в темных очках спросить: Может, крест поставить, но кто там знает, что при жизни думал покойник про все эти дела с богом и верой, лучше, как велит обычай, просто помолчим над свежей могилой, а кроме того, примите в расчет, что смастерить крест совсем не так легко, как кажется, не говоря уж о том, сколько времени займет работа, за которую, тычась наобум, возьмутся слепцы. Вернулись в палату. Слепцы уже более или менее уверенно передвигаются там, где часто бывают, ну, разумеется, не на открытом пространстве вроде заднего двора, где только что произошло погребение, уже не теряются, а выставят вперед руку, пошевеливая растопыренными пальцами, вроде того, как насекомые водят своими усиками-антеннами, да и ходят себе повсюду, где им надо, и очень даже возможно, что у самых одаренных скоро разовьется так называемое фронтальное зрение. Вот взять, к примеру, хоть жену доктора: это же просто уму непостижимо, как она не заплутает в хитросплетении коридоров, палат, переходов, закоулков, как узнает, куда и когда следует свернуть, как безошибочно останавливается перед нужной ей дверью и без колебаний открывает ее, как, не отсчитывая по спинкам, добирается до своей кровати. Сейчас она присела к мужу, разговаривает с ним, тихонько по обыкновению, сразу видно людей воспитанных и культурных, и им всегда есть что сказать друг другу, не то что другой чете: первый слепец и его жена после бурных излияний первой встречи почти и не разговаривают, и у них, сдается нам, нынешняя печаль возобладала над прежней любовью, что делать, привычка для любви губительна. И неустанно, беспрестанно ноет косоглазый мальчик, что, мол, кушать хочет, и это при том, что девушка в темных очках в буквальном смысле куска не доедает, чтобы накормить его. Уже несколько часов не спрашивает мальчик про маму, но почувствует, без сомнения, как ее не хватает, затоскует по ней, когда насытится и дух его воспарит над плоским плотским себялюбием, не ведающим ничего, кроме простой и необоримой тяги к самосохранению. Из-за того ли, что произошло на рассвете, по другим ли, не зависящим от нашей воли обстоятельствам, однако коробки с продовольствием к утреннему столу доставлены не были. Время к обеду, часы, на которые украдкой взглядывает жена доктора, показывают уже почти ровно час, и немудрено поэтому, что подгоняемые бурным выделением желудочного сока несколько слепцов, старожилов и новеньких, решив выйти в вестибюль и там подождать, когда привезут провиант, руководствуются двумя великолепными доводами, причем один высказан вслух и сформулирован в том смысле, что за разговором время пролетит незаметно, второй же, потаенный, зиждется на постулате, гласящем, что кто первее, тот и правее. Так или иначе, не менее десяти слепцов чутко прислушиваются, не открывается ли наружная дверь, не слышны ли шаги солдат, несущих вожделенные коробки. Обитатели же левого, обсервационного флигеля, убоясь внезапной слепоты, которая может последовать за близким соседством со слепцами, ожидающими в вестибюле, выйти не осмеливались и только подсматривали в щелку, чтоб не пропустить свой черед. А время шло. Кое-кто из утомившихся и истомленных ожиданием слепцов сел на пол, двое или трое вернулись в палату. И вскоре раздался ни с чем не сравнимый скрип и лязг ворот. Воодушевленные слепцы, натыкаясь друг на друга, устремились было туда, где, по их расчетам, находилась дверь, однако, забеспокоившись, что ничего не успеют объяснить, тотчас остановились и в смятении отступили, поскольку шаги солдат, несших коробки, и тех, кто их сопровождал с оружием, слышались уже совершенно явственно.
Все еще пребывая под впечатлением трагических ночных событий, солдаты решили не разносить коробки к дверям, ведущим из вестибюля в оба флигеля, как поступали они прежде, а оставить, то есть на пол поставить, посреди оного вестибюля - и сами свои харчи забирайте, кушайте на здоровье. Резкий переход с яркого света в царящую внутри полумглу помешал солдатам сразу же разглядеть кучку слепцов. Но через миг они их заметили. И, взвыв от ужаса, побросали коробки и кинулись к выходу как безумные. Двое автоматчиков, ожидавших на крыльце, повели себя при отражении угрозы нападения просто образцово. Один бог знает, как и почему они, сумев преодолеть вполне понятный страх, с порога открыли оюнь, который на военном языке называется сосредоточенным. Слепые стали валиться друг на друга и, уже падая, получать пули, что нельзя расценить иначе как нерациональное расходование боеприпасов, причем все это происходило страшно медленно, и казалось, они никогда не перестанут падать, громоздя тело на тело, как это показывают иногда в кино и по телевизору. Если в описываемые нами времена солдат еще обязан отчитываться за каждый истраченный патрон, то эти двое смогут поклясться на знамени, что действовали в рамках допустимой самообороны, равно как и в целях защиты своих безоружных сослуживцев, при выполнении гуманитарной миссии подвергшихся нападению численно превосходящей
