доктора ряды коек, бесформенные очертания фигур под одеялами, бледное лицо, шевельнувшуюся во сне руку. И спрашивала себя, неужели и она когда-нибудь ослепнет и по каким непостижимым причинам не случилось этого до сих пор. Устало поднесла руки к лицу, чтобы отбросить назад волосы, и подумала: Скоро от всех нас будет скверно пахнуть. В этот миг стали слышаться вздохи, постаныванья, приглушенные поначалу вскрики, какой-то невнятный лепет и бормотанье, которые казались, да, наверно, и были словами, только смысл их терялся в бурном крещендо, обращавшем их в крик, в рев, в хрип, подобный предсмертному. Вот ведь свиньи, негодующе сказал кто-то из глубины палаты. Но это были не свиньи, а всего лишь люди: слепой мужчина и слепая женщина, которые, кроме этих двух обстоятельств, вероятней всего, никогда ничего друг о друге не узнают.
Известное дело, недоешь, так и недоспишь. Иные из слепцов открыли глаза, когда до утра было еще далеко, и в данном случае даже не голод был виноват, а просто из-за сбившихся биоритмов, или как там их еще принято называть, они вообразили, что за окном уже белый день, вот и подумали: Хватит спать, и тут же осознали свою ошибку, услышав, как, не допуская двоякого толкования, сонно дышат их соседи по койкам. Да ну, это из книжек, а вот и нет, скорей уж из опыта прожитой жизни известно, что тот, кто просыпается на заре по своей воле или же по необходимости должен вставать спозаранку, плохо переносит, если другие в его присутствии продолжают, что называется, дрыхнуть без задних ног, и вдвойне справедливо это наше наблюдение в данном конкретном случае, ибо огромна разница между слепым, который спит, и слепым, которому совершенно незачем держать глаза открытыми. Все эти психологистические рассуждения, несуразно изысканные рядом с чудовищным масштабом бедствия, которое тщимся мы и силимся представить в нашем повествовании, имеют целью всего лишь объяснить, почему так рано и все разом проснулись слепцы: и если одних, как было сказано в самом начале, пробудили требования желудка, то других вырвало из объятий сна нервное нетерпение ранних пташек, не посчитавших нужным вести себя тише, чем это неизбежно и терпимо среди обитателей казармы или больницы. Ведь здесь оказались не только приличные, воспитанные люди, имеются и вполне неотесанные мужланы, которые, не глядя, есть ли кто рядом, отхаркиванием и пусканием ветров освобождаются поутру от ночных тягостей, хоть, справедливости ради, заметим, что схожим образом поступают они и во все остальное время суток, отчего дух в помещении стоит тяжелый, впору топор вешать, и ничего с этим не поделаешь, проветрить можно, разве что дверь открыв, потому что окна, как уж было сказано, высоко, не дотянешься.
Лежа рядом с мужем, приникнув к нему тесней некуда, что объясняется не только тем, что койка узка, но и простой тягой друг к другу, так что один бог знает, какого труда стоило им ночью сохранить приличия, не уподобиться тем, кого обозвали свиньями, жепа доктора взглянула на часы. Два двадцать три. Сфокусировала взгляд и увидела, что секундная стрелка не движется. Забыла завести часы, будь они прокляты, они или она, то есть я, даже такую малость не смогла выполнить всего-то через три дня после того, как оказалась взаперти. Не в силах сдержаться, вдруг разрыдалась так, словно только что стряслась горчайшая из бед. Доктор, подумав, что жена ослепла и случилось то, чего он так боялся, чуть было не спросил вслух: Не видишь, и лишь в самый последний момент услышал, как она прошептала ему на ухо: Нет-нет, это не то, а потом, с головою укрывшись и мужа укрыв одеялом, произнесла медленно и едва слышно: Я такая дура, забыла завести часы, и вновь заплакала горько и безутешно. Девушка в темных очках поднялась со своей койки, стоявшей напротив, через проход, вытянув руки, двинулась на звук рыданий. Что случилось, что с вами, повторяла она на ходу, пока не наткнулась обеими руками на два прильнувших друг к другу тела. Скромность потребовала немедленно отдернуть руки, и мозг, без сомнения, отдал этот приказ, однако руки не послушались, разве что прикосновения их стали нежнее, легче, мимолетней, и самые-самые кончики пальцев водят теперь по колючему, сыровато-теплому одеялу. Может, я могу чем-нибудь, спросила девушка, и вот теперь только руки отстранились, поднялись, сгинули в бесплодной белизне. Жена доктора, все еще плача, поднялась с кровати, обняла девушку: Ничего, это я так, вдруг грустно стало. Если уж вы, такая сильная, пали духом, то, значит, и вправду нет нам спасения, жалобно сказала та. Успокойся, подумала жена доктора, разглядывая ее лицо, конъюнктивит прошел бесследно, как жаль, что нельзя сказать тебе об этом, ты бы обрадовалась. Да уж наверно обрадовалась, хоть это и глупо, и не потому глупо, что слепая, а потому, что все вокруг такие же, и зачем нужны здоровые, красивые глаза, если некому в них смотреть. Жена доктора сказала: У каждого случаются минуты слабости, хорошо еще, что мы способны лить слезы, порой это просто спасение, иногда, если не поплачешь, умереть можно. Нет нам спасения, повторила девушка в темных очках. Эта болезнь ни на что не похожа, может быть, как возникла, так и исчезнет. Мертвых не вернешь. Все мы когда-нибудь умрем. Но я-то убила человека. Не вините себя, обстоятельства так сложились, все мы здесь и виновны, и не виноваты, солдаты, которые нас сторожат, натворили куда больших бед, но ведь и они могут найти себе оправдание, самое сильное из всех, какие есть на свете, сказать, что ими двигал страх. И из-за чего только я взбеленилась тогда, подумаешь, облапил меня этот несчастный, ну и пусть, велика важность, неужели убудет от меня, а он зато был бы жив. Не думайте больше об этом, прилягте, постарайтесь заснуть. Она довела ее до кровати. Вот, ложитесь. Вы такая добрая, сказала девушка в темных очках и потом, понизив голос, добавила: Не знаю, как быть, кажется, месячные начинаются, а тампонов нет. Я дам, у меня есть. Девушка в темных очках ищуще растопырила пальцы, потянулась к ней, и жена доктора, перехватив, сжала ее руки в своих. Успокойся, успокойся. Девушка закрыла глаза, полежала так около минуты и, наверно, заснула бы, не случись тут ссоры, внезапно вспыхнувшей из-за того, что один из слепцов отправился в уборную, а когда вернулся, обнаружил, что кровать его занял другой, но, надо признать, безо всякого злого умысла, просто встал по такой же надобности, и в проходе они даже столкнулись, и, разумеется, никто из них не сказал: Смотри, не ошибись коечкой, когда вернешься. Жена доктора, поднявшись, смотрела, как спорят эти двое, и замечала, что они не жестикулируют да и вообще почти неподвижны, и как же быстро они поняли, что прок и толк есть теперь только от речи и слуха, да, конечно, вполне могло бы и до рук, как говорится, и дойти, благо у обоих они на месте, так что есть чем саданугь, врезать, треснуть, но ошибкой занятая койка того не стоила, дай нам бог бо льших бед не знать, и вот они уже пришли к согласию: Значит, моя вторая, твоя третья, так тому отныне и быть, уразумел. Этого бы не случилось, не будь мы с тобой слепы. Твоя правда, очень плохо быть слепым. Жена доктора сказала мужу: Здесь, внутри, - весь мир.
Не весь. Еда, к примеру, поступает извне, да еще и с опозданием. По нескольку человек из каждой палаты отправляются в вестибюль, занимают там позицию, ждут. Переминаются в нетерпении с ноги на ногу. Знают, что, когда громкоговоритель прокрякает, надо будет спуститься во двор и забрать коробки, которые солдаты во исполнение обещанного оставят на полдороге от ворот до крыльца, знают, но опасаются какого-нибудь пакостного трюка, засады, ловушки. Откуда известно, что они не перестреляют нас. После того, что уже натворили, с них станется. Им доверять нельзя. Не пойду я никуда. И я тоже. Но кто-то же должен идти, есть-пить надо. А может, лучше уж сразу помереть от пули, чем дохнуть с голоду. Я пойду. И я. Всем вместе нельзя, не надо. Солдатам это может не понравиться. А то еще испугаются, подумают, что мы собрались бежать, из-за этого-то вроде бы и застрелили того, с больной ногой. Ну так надо решать. Осторожность никогда не помешает, вспомните-ка, что вчера было, девять трупов, ни больше ни меньше. Солдаты нас боятся. А я их боюсь. А вот хотелось бы знать, они тоже должны ослепнуть. Кто они. Ну, солдаты. По моему разумению, самыми первыми. Все согласились с этим и даже не спросили почему, не нашлось среди них такого, кто указал бы причину: Потому что тогда они не смогут стрелять. Время шло да шло, а громкоговоритель молчал. Ну что, вы-то своих похоронили, так, для разговора, спросил слепец из первой палаты. Нет пока. Они уж смердеть начинают, заразят тут все кругом. По мне так пусть смердят, пусть заражают, пальцем о палец не ударю, покуда поесть не дадут, недаром же сказал один мудрец, что кашку слопал - миску об пол, именно в таком порядке. Не знаю, кто это сказал, да только неверно это, едят и пьют на поминках, а их прежде похорон не устраивают. Значит, у меня вот как раз наоборот. По прошествии еще нескольких минут сказал один из слепцов: Я тут вот о чем подумал. Ну. Как мы будем делить еду. Да как и раньше, мы знаем, сколько нас, подсчитаем порции, каждый получает свою, самый простой и честный способ. Да вот не работает он, твой способ, одним ни крошки не достается. А другие жрут за двоих. Значит, неправильно поделили. Так всегда будет, пока не научимся порядок уважать и соблюдать. Эх, нам бы сюда такого, кто хоть чуточку бы видел. Сейчас сбегаю, приведу тебе иностраночку какую-нибудь, она так раздаст, что все тебе достанется. Недаром опять же сказал мудрец, что в стране слепых одноглазый - король. Даром, недаром, надоел ты мне с этим своим мудрецом. Это уже
