Когда их взгляды встретились, ему вдруг захотелось прикусить язык, но было поздно.
— Тебе лучше не слышать того, что я скажу, — тихо проговорила она.
— А вот я хочу слышать, — запальчиво сказал Дарио.
— Я тоже, — быстро добавил Тициан.
Серафин молчал.
Унка, все еще глядя ему в глаза, сказала:
— Мы тонем.
- Что? — От страха Тициан снова подпрыгнул, но Дарио дернул его за рубаппсу.
— Тут же совсем немного воды, — быстро сказал он и зачерпнул ладонью из соленой лужи под нотами, — Ничего страшного. И вообще, я не понимаю, как это связано вон с тем…
— Мы идем ко дну, — повторила Унка, — И уже порядочное время. Но медленно, очень медленно. Все же нам долго не продержаться. Единственное место, куда надо успеть, — это туда… — И она не глядя указала на серый холм в море.
— Почему ты раньше не сказала? — спросил Серафин.
— Зачем? Ничего бы не изменилось.
Аристид таращил глаза то на одного, то на другого.
— Мы правда тонем? Правда?
Дарио прищурился, как от боли, и вздохнул:
— Она так сказала. Да.
— Трещины, — прошептал Серафин и впервые внимательно оглядел воду, плескавшуюся в черепаховом панцире.
У всех промокли башмаки еще тогда, когда они отплывали от Венеции, но никто не обратил внимания на мелкую лужицу на дне. Теперь до всех дошло, что они действительно сидели почти по колено в воде еще до того, как после прыжков Тициана вода хлынула в их посудину.
— Трещины? — Тициан хлопал руками по луже, будто мог их обнаружить и заткнуть.
Дарио посуровел и деревянным голосом сказал:
— Ладно. Мы, значит, идем ко дну. Но перед нами земля… или что-то похожее. Ты, Унка, ведь знаешь, что там такое.
Она кивнула.
— Если я не обманываюсь, там — труп. Причем не совсем обычный. Русалки учуяли его издалека и уплыли. Они испугались.
— Тру… Труп? — пробормотал Тициан. Но ведь эта штуковина длиной метров… метров семьдесят или восемьдесят? Так? — Ему никто не ответил, и он повторил громче: — Так ведь?
Они постепенно приближались к светло-серому бугру. Мало-помалу его очертания вырисовывались все рельефнее.
— Труп морской ведьмы, — сказала Унка.
У Серафина екнуло сердце.
— Морской ведьмы, — повторил Аристид и тоже было подскочил, но Дарио с такой злостью заставил его сесть на место, что Серафин хотел заступиться за малыша, но передумал и спросил Унку:
— Сколько мы еще продержимся?
Она медленно провела рукой по воде, скопившейся в черепаховом панцире.
— Часа три. Может быть, четыре. Если панцирь не лопнет.
— Сможем мы доплыть до суши?
— Не имею ни малейшего представления, где она находится.
Серафин вскинул голову. Его уже ничто не могло ни удивить, ни испугать.
— Следовательно, нам надо убраться с панциря?
— Да.
— И влезть вон на ту штуку?
— Ведьма мертва, — сказала Унка, — и никому не причинит зла.
— Постойте! — Дарио потер ладонями глаза, потом — виски, — Вы действительно хотите переселиться на дохлую ведьму?
Унка принюхалась к ветерку.
— Она умерла не так давно. Тело в воде сохранится еще дня два.
— Во всяком случае, дольше чем три-четыре часа, — подал голос Серафин в поддержку Унки, хотя и не мог понять, как он сам соглашается на такую жуткую авантюру.
— Я туда не пойду, — прохныкал Аристид.
Тициан молча выжидал.
— Я ни за что туда не полезу! — Аристид с крика перешел на панический визг.
— Она нам ничего плохого не сделает, — увещевал его Серафин. — Она наше единственное спасение.
Тициан решил его поддержать:
— А если бы это была просто мертвая рыба? Ты бы ее небось даже на зубок попробовал.
Аристид в растерянности взглянул на Тициана, его лицо исказилось гримасой, и он завыл тонким голосом:
— Вы все с ума посходили! Совсем сошли с ума!
Дарио, даже не взглянув на него, сказал:
— Течением нас несет прямо туда. Минуты через две подплывем.
Аристид было снова заголосил, но Дарио так глянул на него, что тог осекся. Глаза Дарио снова сузились, когда он перевел взор на колыхавшийся в воде труп морской ведьмы.
— Это ее лицо, вон там?
Все взглянули туда, куда он показал.
— Да, — сказала Унка.
Она вдруг сильно побледнела и умолкла. Никто этого не заметил, кроме Серафина, но он не задавал лишних вопросов. На вопросы и ответы еще будет время, когда они переберутся на свое новое пристанище.
Подул ветерок и донес до них отвратительный запах, какой бывает на венецианском рыбном рынке по воскресеньям.
Ведьма лежала на спине. Серафин уже разглядел, что у нее было тело огромной старухи — по самые бедра, а дальше виднелся колоссальный рыбий хвост, такой как у русалок, только величиной чуть ли не с корабль. Ее длинные волосы распластались на воде густым зеленым полукружьем, как водоросли. Надо было постараться, чтобы тонущий черепаховый панцирь не попал в эту волосяную сеть, где он мог запутаться и опрокинуться или застрять в зеленых прядях.
Серафин высказал вслух свои опасения, и все стали грести руками, чтобы направить посудину к чешуйчатому хвосту, где можно было легче и безопаснее подобраться к морской ведьме. Даже Лалапея помогала, как могла, хотя Серафину подумалось, не пользуется ли она просто случаем, чтобы снова окунуть руки в воду и что-то снова там ловить или щупать, — кто ее знает?
Осталось два метра.
Один метр.
Черепаховая скорлупа стукнулась о рыбий хвост трупа. Каждая пластинка чешуи была размером с колесо повозки, причем вся чешуя уже покрылась илом и тиной, забившейся под огромные чешуйки. Мерзкий запах бил в нос, мальчишки отплевывались, едва справляясь с тошнотой, пока мало-помалу не притерпелись к зловонию. Только Унка и сфинкс никак не реагировали на вонь.
Никто не хотел первым дотронуться до чешуйчатого хвоста. Даже Унка, бледная как мел, неподвижно глядела на мертвую ведьму, хотя Серафину почему-то казалось, что она взволнована вовсе не от страха или отвращения. «Потом, потом, — говорил он себе. — Сейчас не до того».
Он собрался с духом, оперся о плечо Дарио, оттолкнулся от качающейся черепаховой посудины и ухватился рукой за край чешуйчатой пластины. Чешуя напоминала черепичную крышу, пластины накладывались одна на другую, за них можно было цепляться пальцами и опираться на них нотами. Если бы не трупный запах, Серафин чувствовал бы себя здесь почти как дома: он в Венеции облазал столько крыш
