Она ощутила вспышку гнева. Почему бы ему не оставить эту тему? Она смирилась с тем, что другие пользовались ее идеями: это давало ей работу.
— Неважно, — сказала она коротко.
— Я в это не верю. Вы гордая, прекрасная женщина; почему же вы не гордились всем, что делали? У вас было право гордиться, и быть признанной и оцененной; у вас было право требовать полной власти в том, что вы сами делаете, от начала и до конца. Я бы не потерпел, если бы кто-нибудь попытался отнять у меня такое право.
Клер увидела, как Эмма снова подняла глаза, но теперь она была слишком сосредоточена, чтобы волноваться о том, на что смотрит ее дочь.
— А как бы вы помешали этому? — спросила она Квентина, улыбаясь.
Он пожал плечами:
— Есть много способов. Но как только вы позволяете другим вставать у вас на пути, или перебегать перед вами, то они рассматривают вас, с этого времени, только как жертву и соответственно с вами и обращаются. Никто со мной такого себе не позволял.
Улыбка Клер исчезла. Она ощутила неприятный холодок от небрежной уверенности в его голосе.
— Никто не вставал на вашем пути? И не перебегал раньше вас?
— Нет — уже очень давно, и это случилось лишь один раз. Это был урок, который я получил в то время, как меня передавали от одних приемных родителей другим, до тех пор, пока я не освободился от всего этого в четырнадцать лет. Вы учитесь заботиться о себе сами, когда нет никого другого, кто сделал бы это за вас, и вы узнаете, что все зиждется на возможности контролировать то, что с вами происходит, не позволять событиям вести вас за собой. А после этого единственное, что имеет значение — это влияние. Есть разница между влиянием и властью на большой сцене, на уровне народа или в международном деле: у многих есть реальная власть, но влияние достается другим, если они знают, как его добиться. Вот эти-то и есть люди — в большинстве своем незаметные, невидимые — которые на самом деле управляют механизмом всего мира.
— И вы один из них? — Впервые Клер почувствовала, что его речь ей противна, и подумала, не заметно ли это по ее голосу. Но если он и заметил, то проигнорировал.
— Пока нет. Но буду. Вам удалось подчинить себе свою собственную жизнь так, что стало хорошо и вам, и Эмме, и вы сделали это сами. Или вам помогали родители?
— Нет. У меня их не было.
— Ну что ж, тогда вы понимаете, о чем я говорю. В жестоком мире мы часто вынуждены поступать жестоко, и никто не может нас в этом винить. Вы сказали, что были дизайнером по графике. Что это значит?
— Я ушла с работы не так давно.
— Когда выиграли в лотерею? — Да.
— Вы молодец. Никогда не мог понять, почему люди утверждают, что их жизнь не изменится, если они вдруг станут богатыми. У большинства наверняка изменится; их жизни обычно такие банальные и смешные. Что вы будете делать после путешествия?
Клер молчала, застыв от страха сказать что-нибудь, что прозвучит банально или смешно.
— Ведь вы еще не заполнили свое расписание жизни, — продолжал Квентин. — Я надеюсь, мы будем видеться, когда вернемся домой. Мне хотелось бы показать вам несколько своих любимых мест, и познакомить вас со своими друзьями.
Клер почувствовала расслабление. Какой бы тест он не проводил, она прошла его.
— Я еще не решила, что буду делать, — сказала она. — Не заполнила расписания.
На другом конце стола Эмма и Брикс поднялись на ноги.
— Мы хотим прогуляться по палубе, — сказала матери Эмма. — Я не знаю, когда вернусь.
Непроизнесенное «не жди меня» повисло в воздухе.
— Мне кажется, до полуночи вполне достаточно времени, — сказал Квентин Бриксу, — чтобы хорошенько изучить палубу.
— Конечно, — ответил Брикс. Но его взгляд потяжелел и Клер поняла, как легко он может стать угрюмым, и что произойдет со всем его лицом, когда случится та самая вспышка раздражения, которая может смести крышу. Она даже не до конца уразумела, как ей удалось представить это столь ясно. Он был чрезвычайно красив, коренастей, чем отец, но с такими же широкими плечами, квадратным подбородком и короткими, сильными пальцами. И точно как отец, он носил отлично скроенный костюм и галстук, который нельзя было назвать ни слишком броским, ни слишком сдержанным. По правде говоря, казалось, что в Бриксе совершенно нет ничего такого, из-за чего можно было тревожиться, даже матери семнадцатилетней девушки. Но Клер все же тревожилась.
— Мама волнуется, — сообщила Эмма Бриксу, когда они шли через людную комнату. Он придержал для нее двойные двери и они вышли на палубу. — О, здесь холодно. Я даже не думала.
— Да нет, все отлично, — сказал он, и сняв пиджак, накинул его ей на плечи. — Это дает мне возможность проявить галантность.
— Какое странное слово, — сказала Эмма. — Никто уже так не говорит.
— Отец говорит. Он любит такие словечки. Старомодные.
— А он старомоден?
— На самом деле — нет; ему нравится все современное, ты понимаешь, мебель и живопись и тому подобное; и он мог бы быть настоящим придурком — ой, извини — но он, как ты знаешь, бизнесмен. Ему просто нравится внушать людям мысль, что он старомоден, покупать цветы и придерживать двери, понимаешь — все такие вещи.
Эмма кивнула:
— Он очень красивый. Он и моя мама, кажется, неплохо сошлись, и так быстро.
— Так вот почему она волнуется? — Они брели по палубе в рассеянном свете носового фонаря. С одной стороны от них тянулся длинный сплошной ряд парусиновых шезлонгов, с другой, за перилами, белая лента лунного света лежала на ленивых, темных волнах внутреннего прохода. Были различимы несколько звезд, и Эмма уперлась взглядом в одну из них, самую яркую, повисшую низко в небе. Для меня, подумала она, светит только для меня. Пиджак Брикса уютно грел плечи. Звезда светит ради самой чудесной ночи в моей жизни.
— За меня она волноваться не может, — продолжал Брикс. — Она обо мне ничего не знает.
— Может быть. Мама волнуется, и в половине случаев нельзя понять, из-за чего. Я думаю, у мальчиков по-другому.
— Ну, обо мне никто никогда не тревожился. Мать не была со мной долго, а затем пошел целый парад мачех, о которых я тебе говорил, и они едва меня замечали; они были слишком заняты придумыванием способов удержать моего отца. Только им это не удавалось: он ото всех ушел. Единственные люди, которые обо мне заботились, были все те гувернеры, которых постоянно нанимала мать, но они это делали только потому, что боялись потерять работу. Между женами отец меня вызывал и оставлял жить с собой, но и он нанимал гувернеров, а когда снова находил какую-нибудь женщину, то отправлял меня обратно к матери, до тех пор, пока ему не надоедала очередная жена. Хотя много раз они и не женились, а просто жили вместе, а потом он решал, что все кончилось и можно продолжать дальше. Он всегда был такой: делал то, что хотел. Он никогда даже не намекал на то, что собирается сделать, а просто делал какой-то ход, и если что- то было не по нем, то от этого избавлялся.
Его голос был почти лишен — выражения, но Эмма уловила гордость — больше в голосе, чем в самих словах. Почему Брикс гордился отцом, который не обращал на него внимания? Но ей не хотелось сейчас разбирать Квентина, пока ей не станет ясно, гордится ли Брикс своим отцом на самом деле или нет.
— Он производит хорошее впечатление, — сказала она.
— Точно. — Некоторое время они гуляли молча. — Ему нужно, чтобы что-то происходило, ты понимаешь, чтобы всегда что-нибудь да случалось; тихая жизнь его убивает. Каждый год он становится богаче, чем был, и важнее, и у него с каждым годом все — больше власти, в общем — лучше и больше. Будь по-другому, для него это как смерть — он мне сам говорил. Он всегда с кем-то соревнуется.
Эмму вдруг осенила мысль, что Брикс рассуждает о самом себе, говоря об отце, что в этом они одинаковы, и что Брикс действительно им гордится и постарается быть похожим и во всем другом, может
