– Очень хорошо с твоей стороны сделать это для них.
– Вот что я надумала. А мне о многом надо подумать, и может быть, легче думать там, чем здесь. Я думаю, что сама не знаю, чего хочу. Все казалось таким простым, когда я приехала сюда, а теперь перемешалось. Я правда люблю тебя, Анна, но ты изменилась, знаешь. Похоже, я тебе больше не нужна, как раньше. И я чувствую себя очень одиноко в Беркли, как будто я не на своем месте. И не знаю, где мое место, думаю, мне нужно решить, где оно. Где на самом деле я хочу быть и что хочу делать.
– Тогда, мне кажется, тебе нужно быть дома с людьми, которые помогут это решить.
– Ты вправду так думаешь? Честно, как перед Богом? Я не хочу убегать из Хейта, ты знаешь; я убежала из дому, чтобы приехать сюда, и ужасно глупо будет бежать снова в обратном направлении.
– Ты не убегаешь. Ты едешь домой, чтобы составить план действий на оставшуюся жизнь.
Элинор улыбнулась.
– Такое великое дело составить его. Ты замечательная, Анна, действительно, потрясающая. Я боялась сказать тебе, а теперь ты успокоила меня.
– Почему ты боялась сказать мне?
– Я думала, ты опечалишься.
– Я опечалена. Но я счастлива за тебя.
– Я буду писать, вот увидишь. А телефон? Мы будем часто говорить.
– Где ты будешь?
– Я же тебе сказала. Дома.
– Но я не знаю, где твой дом. Ты мне никогда не рассказывала.
– О, да, ты тоже не говорила об этом.
– Лейк Форест, к северу от Чикаго.
– Сэдл Ривер. Нью-Джерси.
– Нью-Джерси, – эхом отозвалась Анна. – Такой долгий путь. – Душа ее ныла от боли расставания и от сознания того, что она снова будет одна.
– Наверное, все кончится тем, что я вернусь, – сказала Элинор. – Правда, я люблю это место. Только дай мне знать, где найти тебя, чем бы ты ни занималась. – Она собрала свои книги. – Я их возьму. Может быть, пригодятся, кто знает.
– Когда ты уезжаешь?
– Завтра. Я... ой, они прислали мне билет. Я подумала, что, конечно, не могу позволить себе эту поездку, а если они в самом деле хотят, чтобы я приехала, почему бы не позволить им оплатить дорогу.
Анна кивнула.
– Ты прекрасно проведешь время.
Они крепко обнялись, и Элинор пошла к дому, где она жила. Анна стояла у своего стола. Она окинула взглядом большую пустую комнату с пятью матрасами, посмотрела в круглое окно над своим матрасом, совсем как тогда, когда оказалась здесь в первый раз, и увидела дома через дорогу и вереницы прохожих внизу. Этот район был ее убежищем почти два года. Но Элинор права: она становилась другой.
Однако, Хейт Эшбери менялся еще круче. Впервые Анна так ясно увидела это; она проводила здесь мало времени, а когда приходила, то постоянно сидела за своим столом. Но скоро она не сможет не замечать изменений или притворяться, что они были незначительны. Они слишком большие и слишком неприятные.
Сначала перемены происходили медленно, и пришли они с репортерами газет и телевидения. Потом, вдруг, показалось, что люди с блокнотами и фотоаппаратами в руках всегда были на улицах и в парке, интервьюируя тех, кого они называли «дети цветов». Фотографии девушек с повязками на длинных волосах и мужчин с татуировкой и с серьгами в ушах появились в «Таймс» и «Ньюсуик»; психологи писали длинные истории, анализируя, почему молодые люди становятся хиппи; команды операторов, которые уже сняли Лето Любви, вернулись и пытались найти другие драматические события для вечерних выпусков новостей и экстренных выпусков о наркотиках и исчезновениях. Автобус Грей Лайн с закрытыми окнами начали привозить туристов в Хейт, вклиниваясь в поток любопытных и хиппи, которые прогуливались, держа в руках зеркальца для водителей и пассажиров, чтобы те посмотрели на себя. Некоторые хиппи еще рассуждали о любви и радости, но никто их не слушал – простые времена Хейта прошли.
Дон Сантелли и его друзья оставались в доме, отказываясь давать интервью или сниматься. Но яркие огни, дразнящие линзы камеры, зеваки на улицах и мысль о национальной аудитории были слишком большим искушением для многих, чтобы не поддаться ему, и они начали создавать новые виды театра, шокируя и привлекая еще больше внимания. Спокойные люди покинули Хейт. Владельцы магазинов закрывали свои лавки и переезжали, так как героин заменил марихуану, и торговцы наркотиками стояли на углах улиц. Ветер кружил мусор на тротуарах, где раньше пели и танцевали мужчины и женщины, а Анна и Элинор возвращались с продуктами из магазина.
«Мне здесь больше нет места, – подумала Анна, расправляя плечи перед круглым окном. – Уже давно оно не мое, я просто не обращала внимания». Теперь она почти не видела Дона, тот избегал ее. Он очень сердился на Анну за то, что она пошла учиться, на репортеров и захватчиков-туристов, на торговцев наркотиками, которые обратили в бегство владельцев магазинов. Его друзья ушли с первой волной массового исхода хиппи, которые основывали коммуны в Калифорнии, рядом с Биг Суром и в других сельскохозяйственных районах. Вот и Элинор уезжает утром.
– И я тоже уеду, – решила Анна. – Если я должна начать сначала, я сделаю это как делала раньше, чтобы не было никаких пут.
Однокурсники рассказали ей, что в доме, где они жили, сдавалась комната. Это рядом с университетским городком. Конечно, это не то, что Хейт с его волшебной любовью и открытостью, но и не одиночество. У нее будет работа, место, где жить; люди, с которыми говорить, и ее книги.
