очерчен.
Когда я к ним присоединилась, Джулиан как раз рассказывал Аде об одной молодой леди, жившей в доме, где он часто бывал и останавливался. Описание было злое, но очень остроумное: он представлял жеманную молодую мисс, которая флиртует напропалую, насколько позволяют границы необходимого приличия. Ада хохотала, и я тоже. На обратном пути он расчистил стену с такими прекрасными изображениями, что даже Ада была поражена.
Я узнала, что означает загадочная засушенная веточка. Это растение называется травой святого Джона, или хайперикум. Обычное растение... И его применяют... Нет, я все еще сержусь. От приступа гнева у меня дрожит рука, трудно писать. Но начну с самого начала.
Этим утром я направилась на кухню, чтобы предупредить миссис Беннетт об изменениях в меню. Ада выразила желание снова получить любимую яблочную шарлотку, и я забыла об этом сказать кухарке накануне. Вчера, когда мы обследовали старый замок, у меня сломался каблук, и мне пришлось надеть мягкие домашние туфли. Дверь на кухню в конце длинного, мощенного камнем коридора была открыта. И там громко, во весь голос, разговаривали трое – миссис Беннетт, Эльжбет и Мэри, еще одна прислуга, постарше Эльжбет. Они не заметили, как я подошла, и, стоя уже у самой двери, я услышала фразу, которая заставила меня замереть на месте. Мое нечаянное подслушивание хотя и было дурно, но вполне оправданно – меня буквально пригвоздили к полу услышанные слова. Вот эта фраза: «Он убил одну из овец Эйбеля прошлой ночью». «Он» – почувствуйте разницу, а не «оно», как полагалось, если бы речь шла о животном, а не о человеке. Голос принадлежал Эльжбет. Миссис Беннетт ответила. Я уже немного научилась понимать йоркширский выговор.
– Ну так ведь вчера ночью было полнолуние.
– Эйбель сказал ему, что не может прийти сеять до понедельника.
– Эйбелю надо было думать раньше, – возразила миссис Беннетт сварливо, – он ведь посылает собак, когда что-то не по нему.
– Посылает собак? – Это был не вопрос, а скорее полная сарказма констатация факта.
Миссис Беннетт рассердилась:
– Нечего опять распускать язык о суевериях. Тебе сказал проповедник...
– Подумаешь, проповедник!
– Он хороший человек, мистер Эблвайт.
– Иностранец! Если бы он родился и вырос здесь, около волчьего логова...
– Это был отец Эйбеля, он покалечил его, – вдруг сказала другая служанка, постарше, по имени Мэри, понизив голос, – подстрелил пса, когда тот прыгнул на него, услышал, как тот крикнул от боли, упал и уполз прочь.
– Знаю я эти россказни Эйбеля! Языческие суеверия! Как могло животное уйти, так тяжело раненное?
– Собака была на следующий день цела и невредима, но зато он...
– "Не позволяй жить ведьме! – так говорит Священная книга.
– Ведьме, но...
– Ну и колдунам, – и служанка понизила голос до шепота, – оборотням и перевертышам. Старуха Грэнни Прайс из Райпона, все знали, вывешивала шкуру ягненка на двери, разве они едва-едва не поймали ее прошлым летом? Вот тебе и проповедник! Если волк...
Я широко распахнула дверь и вошла.
Женщины смотрели на меня, как будто я была сама ярость с крыльями летучей мыши. Я таковой себя и ощущала. Даже ярость, в которую меня вгоняла бабушка своими выходками, не шла в сравнение с тем, что я сейчас чувствовала. Когда я наконец смогла говорить, голос мой звучал как чужой.
– Растение на столике мисс Ады. Что это?
Две служанки помоложе осели, как тряпичные куклы, брошенные на пол детской рукой. Кухарка была сделана из более прочного материала, но на ее лице обычная сдержанность тоже сменилась выражением, похожим на чувство, которое испытывали молодые. А они явно испытывали огромное облегчение.
– Оберег святого Джона, мисс, – выдохнул:
Мэри, – это... это для... чтобы охранять...
– В Италии используют чеснок. – У меня вдруг возникли смутные детские воспоминания. Женщины тупо смотрели, не понимая. – Зачем вы рассказываете эти вздорные истории? Сейчас в Англии девятнадцатый век, и вы не в развалинах замка на Балканах. Я еще могу понять этих глупых девушек, но вы, миссис Беннетт... Вы-то должны понимать. Вам не стыдно? Ваши нелепые суеверия сами по себе уже дурны, но такое жестокое отношение к человеку, который так печально наказан Провидением...
– А! Провидение!.. – Миссис Беннетт облизала пересохшие губы. – Мисс, я сожалею, что вы услышали. Вы знаете, я пыталась...
– Да, знаю. И приму это во внимание, когда буду рассказывать мистеру Вольфсону.
Тут у Мэри вырвался крик, негромкий, но полный такого ужаса, что заставил меня сделать шаг назад.
– О нет, нет, не говорите ничего, мисс! Прошу вас, вы не должны этого делать...
И вдруг она, бросившись вперед, прежде чем я успела остановить ее, тяжело опустилась передо мной на колени, ловя мою руку.
– О, мисс, прошу вас, умоляю...
Сначала я потеряла дар речи. А когда опомнилась, попыталась прервать это бессвязное жалостливое лепетание. Но ее ничто не могло успокоить, кроме слов, которых она ждала.
– Ладно. Обещаю, что не скажу ему. А теперь успокойся.
– Бог благословит вас, мисс.
– Неужели вы так испугались? – спросила я, подавляя гнев. – Потерять ваше место так много значит для вас?
– Потерять что, мисс?
Я вдруг осознала, какая пропасть разделяет меня и этих женщин.
– Что он может с вами сделать, по вашему мнению?
– Он отомстит, – вдруг сказала миссис Беннетт, – причинит вред.
– Тогда зачем вы здесь? – Я повернулась к ней, как к более понятливому оппоненту. – Если вы так его боитесь, зачем вы живете в его доме?
Рот ее сложился в упрямую линию.
– Когда он говорит: «Иди сюда», лучше повиноваться. Потому что можно дорого заплатить. Я не боюсь, мисс, я верная христианка, и зло не сможет побороться против...
– Замолчи!
Она отшатнулась от меня:
– Вы пообещали, что не скажете!
– Не скажу. Но если еще раз услышу подобные речи, если до мисс Ады дойдет хоть слово...
– Нет, мисс, она не услышит. Мы и вам бы не сказали, но...
Я повернулась, чтобы уйти, но внезапная мысль пришла мне в голову.
– Эти невежественные россказни, наверно, распространены по всему округу, дошли даже до Миддлхема. Вот почему Доддс дал мне такое же...
– Все знают, – угрюмо сказала Мэри.
– И он слышал? – продолжала я делать неприятные открытия. – Мистер Вольфсон знает, что о нем говорят?
– Он не любит замечать, – уточнила миссис Беннетт, – но он знает.
– И что он говорит?
– Ничего. Он смеется.
Я ушла, больше не в силах выносить их дремучую тупость. Я все еще сержусь. Хотя фокус моего гнева сместился. Если Ада вдруг услышит... Нет, я несправедлива к Аде. Если уж откровенно, у нее слишком мало воображения, чтобы испугаться древних суеверий. Конкретное, осязаемое физически зло может напугать ее, но не вымыслы. Эти женщины и добрая половина северного райдинга верят, что бедный мистер
