лишь одним способом – прямиком сойти в могилу и чтоб меня засыпали землей. Если он хочет, чтобы я продолжала жить, он должен отослать меня от себя.
И как только я призналась себе в этом, мне стало немного лучше. Есть некоторое облегчение в том, чтобы встретить самое худшее лицом к лицу. Но я все еще не находила себе покоя, дом давил на меня. Я пошла в конюшню и попросила Иана оседлать мне Шалунью.
Я не знаю, почему решила направиться в Глендэрри – может быть, потому, что больше ехать было некуда. Я никогда не бывала там, но сбиться с пути было невозможно; мне приходилось лишь послушно следовать за изгибами дороги и струящегося потока. Дорога вела сквозь чащу темных елей, где солнечный свет падал на землю пятнами, составлявшими изящный дрожащий узор, и через открытые вересковые пустоши. Наконец я увидела перед собой Глендэрри.
Здешний дом был гораздо более поздней постройки, чем Блэктауэр, и намного меньше размерами. Фасад дома был величественным, с высокими и широкими окнами и террасой в итальянском стиле. Кусты роз в высоких вазах украшали ступени, и их цветы свешивались через перила.
Я уже поднималась по ступенькам, когда в открытом окне справа от двери появилась головка леди Мэри.
– Мисс Гордон! Какой приятный сюрприз! Пожалуйста, входите.
Я так и сделала. Мы поговорили о погоде и обменялись взаимными комплиментами. Затем леди Мэри подняла лежавший на столе веер – изящную вещицу с перламутровыми пластинами и нарисованной пасторальной сцепкой с пастушками – и принялась томно помахивать им.
– Вы скоро ожидаете мистера Гамильтона назад? – спросила она. – Должна вам признаться, мне ужасно любопытно встретиться с ним. Как я понимаю, он вдовец. Странно, что он не женился снова. Неужели он был так предан своей жене?
– Полагаю, что это – самое естественное объяснение.
– Вовсе нет. – Глаза леди Мэри сверкнули. – Может быть, он просто не любит женщин – или любит их так сильно, что не может остановить свой выбор на какой-то одной.
– Мне очень жаль, что я не имею возможности удовлетворить ваше любопытство, – сдержанно отвечала я. – Но я и вправду ничего не знаю о его личных делах. А сплетни меня не интересуют.
Она бросила на меня из-за веера быстрый взгляд голубых глаз. Веер закрывал ее рот, так что я не могла верно судить о том, какую именно реакцию вызвала моя грубость.
– Что ж, – мягко произнесла она, – я ведь не интеллектуалка, как вы, мисс Гордон; я не разделяю вашего восхитительного равнодушия к сплетням. И в самом деле, Эндрю порой приносит домой такие забавные истории, которые слышит в деревне...
– Что за истории? – резко спросила я, охваченная дурными предчувствиями.
– Фи, мисс Гордон, вы не так уж равнодушны к сплетням, как утверждаете! Я должна была бы в свою очередь подразнить вас за то, что вы преувеличили свое к ним равнодушие. Но я не буду так жестока. Эти истории касаются миссис Гамильтон – и того, как она умерла.
– Это было очень давно – никто не может помнить...
– Ах, но люди помнят. Не потому, что она бывала в деревне; она холодно относилась к этим людям, презирала их; и как они на это негодовали! – Леди Мэри опустила свой веер; хорошенький ротик изогнулся в улыбке. – Но они ее помнят. Знаете, она была очень красивой.
– И что же они говорят, эти жалкие людишки из деревни?
Она посмотрела на меня внезапно потемневшими глазами:
– Между мужем и женой были плохие отношения, вы знаете. Слуги частенько слышали, как они ссорились. Говорят, он ее бил.
– И это все, что они говорят?
– Нет. – Леди Мэри снова развернула свой веер. Я, почти загипнотизированная, смотрела, как ее белая рука двигает им туда-сюда, туда-сюда. – Они говорят, что миссис Гамильтон бежала, спасаясь от его ревности и угроз. Они говорят, что муж последовал за ней, поймал ее у пруда, недалеко от водопада. Они говорят, что она все еще здесь – глубоко под черной водой, у скал.
На одно мгновение вся комната накренилась, словно корабль в бурю. Затем я пришла в себя и спокойно сказала:
– Это – ложь.
Красавица поднялась и подошла ко мне, ее юбки изящно развевались.
– Мисс Гордон, вы молоды, и вы одна в целом свете. Может быть, в каком-нибудь другом доме вы были бы счастливее. У меня есть друзья в Англии и на континенте. Могу ли я сообщить им о вашей ситуации?
Это был подходящий момент, чтобы сообщить ей, что я уже решила искать другое место и обдумываю этот вариант. Я была потрясена – не столько этой историей, но тем фактом, что она в нее верит. Как еще я могла объяснить ее тревогу за меня – подлинную тревогу. Я была готова поклясться в этом!
Когда мы вышли, сэр Эндрю мерил шагами дорожку перед домом. Уздечка была переброшена у него через руку, и он выглядел необычайно задумчивым. Однако, увидев нас, он расплылся в сияющей улыбке.
– Не хотите ли, чтобы я проводил вас часть пути?
– Нет, благодарю вас.
– Вижу, я в немилости. Ну хорошо, я постараюсь когда-нибудь вернуть себе былую приязнь.
У поворота дороги я оглянулась. Леди Мэри стояла на террасе, ее силуэт был обрамлен вьющимися розами. Эта картина долго стояла у меня перед глазами, когда и сама она, и дом уже скрылись из виду. С болью в сердце я ехала, не замечая пути, пока меня не привело в чувство неожиданное, резкое движение лошади. И как раз вовремя; только схватившись за голову лошади, я удержалась от того, чтобы быть сброшенной на землю.
Я поняла, что Шалунья, обычно спокойная и сонливая, без сомнения, заболела. Она вела себя странно с той самой минуты, как мы покинули Глендэрри. В любом другом случае ее поведение можно было бы назвать игривым; но она шарахалась от каждой придорожной маргаритки. Погруженная в свои думы, я просто фиксировала это, но мое тело, гораздо более тренированное, чем я сознавала, умело управляло лошадью. Но последний неожиданный рывок был слишком резким, чтобы не обратить на него внимания.
Я натянула поводья и заставила животное остановиться. Но даже и тогда лошадь продолжала беспрерывно двигаться, поднимая ноги, словно собиралась встать на дыбы. Я шлепнула ее по спине.
– Что такое? – спросила я. – Ты чего-то испугалась?
Шалунья повернула ко мне голову и жалобно скосила глаза. И тут я по-настоящему испугалась. Я припомнила старинные рассказы о том, что животные чувствуют то, что не видно человеческому глазу. Я не без напряжения оглянулась.
Разумеется, там ничего не было – ни позади меня, ни где-либо еще. Мы находились в самой середине маленькой пихтовой рощи. Легкий ветер с сухим шуршанием шевелил иглы деревьев. Было бы абсурдом думать, что в такой час кто-то может оказаться здесь, что кто-то прячется за пихтами, затаив против нас зло. Призраки выходят по ночам, и они любят сырые коридоры и крошащиеся стены.
Все это было совершеннейшей правдой – но какая-то часть меня не хотела поддаваться уговорам. Меня вдруг охватила безумная паника. Я вдавила колени в бока лошади и пригнулась в седле. И она с ужасным храпом понеслась вперед.
Мне не пришлось стыдиться того, что мы убегаем. С первого же рывка лошади я откинулась назад и рухнула на землю с такой силой, что на мгновение у меня остановилось дыхание.
Некоторое время я лежала неподвижно, вдыхая воздух, пропахший сосновыми иглами, в которые зарылось мое лицо. Вдруг мне показалось, что я слышу стук лошадиных копыт, и я попыталась сесть; но когда я перенесла вес тела на левую руку, она подвернулась, и я едва не потеряла сознание от боли.
Стук копыт раздавался все ближе, наконец лошадь остановилась; мужской голос в тревоге прокричал:
– Святые небеса, мисс Гордон, что случилось? У меня было дело в деревне... хотел, чтобы вы составили мне компанию... но какое счастье, что я выехал за вами следом! Вы сильно поранились?
– Благодарю вас, сэр Эндрю, – произнесла я, позволяя ему привести меня в сидячее положение. – Со мной все в порядке; думаю, я вывихнула запястье. Не могу понять, как это случилось. Шалунья – самая спокойная из всех лошадей.
