И се настал уже жестокой битвы час: Сначала стал меж их ребячий слышен глас, И в воздух раздались нестройные их крики, А это было тут в подобие музыки. Как туча, помрачив чистейший оризонт, Облегшись тягостью своей на тихий понт, Ужасной бурею на влагу лишь подует, Престанет тишина и море возбунтует, Потом ударит гром из темных облаков,— Подобный оному стал стук от кулаков, И с пыли облака густые вверх виются, Удары громкие по рожам раздаются, Лиется из носов кровавая река, Побои чувствуют и спины и бока, И от ударов сих исходят разны звоны; Разносятся везде пощечин миллионы. Один соперника там резнул под живот, И после сам лежит, повержен, яко скот; Другой сперва пошел на чистую размашку, Нацелил прямо в нос; но, сделавши промашку, Отверз свободный путь другого кулакам, А тот, как по торгу́, гуляет по щекам. Иной тут под глаза очки другому ставит, Иной соперника, схватя за горло, давит, Иному сделали лепешку из лица, А он пошел в кабак и, выпив там винца, Со прежней бодростью на битву устремился И лучше прежнего сквозь стену проломился. Се тако билися безмозглы мужики: С одной страны купцы, с другия ямщики, Как вдруг с купеческой страны герой выходит И спорника себе меж всеми не находит. Подобно яко лев, расторгнув свой запор, Рыка́ет и бежит, бросая жадный взор, Ко стаду робкому пасущейся скотины В средине мягких трав прохладныя долины, Где бедненький, его увидя, пастушок, Из рук трепещущих повергнув посошок, Единым бегствием живот свой избавляет, А стадо хищнику на добычь оставляет. Так новый сей Аякс, иль паче Диомид, Имея на челе своем геройский вид, Вломился и дели́т кулачные удары: Побегли ямщики, как робкие татары, Когда на их полях блеснул российский меч, — Так должны ямщики тогда все были бечь… Но слог сей кудреват и здесь не очень кстати, Не попросту ль сказать, они должны бежати, А грозный тот герой, как коршун, в них летит И кулаками их, бегущих, тяготит. Смутились все, как прах пред тучи грозной зраком; Один падет стремглав, другой ползет там раком, А третий, как медведь, пораненный, рычит, Четвертый, яко бык, ударенный, мычит. О бой, ужасный бой! без всякия корысти, Ни силы конские, ни мужеские лысти Не могут быстроты геройския сдержать… Всё хочется словам высоким подражать. Уймися, мой гудок, ведь ты гудишь лишь вздоры, Так надобно ль тебе высоких слов наборы? Посредственная речь тебе теперь нужна, И чтобы не была надута, ни нежна; Ступай своим путем, последуя Скаррону, Скорее, может быть, достанешь ту корону, Которую певцам парнасский бог дает. Герой купеческий ямских героев бьет И нумерит им всем на задницах пашпо́рты, Трещат на ямщиках рубашки там и по́рты. Все думали, что он в руках несет перун И что он даст бойцам последний карачун; Но вдруг лишился бой сего ужасна вида, Когда пришел герой под сению Эгида, Сокрытый им от всех смотрителей очей, — То был под шапкою своею Елисей; Не видим никому, он бой переменяет, Смутил в единый час купцов и прогоняет, Трясется от него их твердая стена, А он на них кладет кровавы знамена. От кулаков его все на розно делятся, Не сотни перед ним, но тысящи валятся! Победа к ямщикам прешла в единый миг, И Елисей уже бойца того достиг, Который воевал как черт меж ямщиками: Уже разит его Елеська кулаками, И множество ему тычков в глаза влепил, Которыми его разбил и заслепил, Свалился, яко дуб, секирою подсечен, Лежит, Еле́сею разбит и изувечен; Трикраты он себя с песку приподымал, Трикраты на него он паки упадал И наконец на нем лежит и чуть-чуть дышит И Елисееву победу тамо пишет, А попросту песок он задницей чертил, Но встать с него в себе он сил не находил. Движенья таковы всех к жалости подвигли,
