уважением в школе, а все знакомство с милицией свелось к посещению в шестнадцать лет паспортного стола — хотя уже в то время его было за что сажать. Банальной хулиганкой или кражами мотоциклов он не занимался. Каждое своё дело планировал тщательно, всегда знал, чего хочет добиться, и тщательно анализировал ошибки. К окончанию школы на его счёту было несколько «обнесённых» квартир, с десяток уличных грабежей и две угнанные машины. Вова к участию в этих делах не привлекался; периодически «снаряды рвались очень близко», кого-то из подельников «загребали», и Гена справедливо полагал, что непривычный к жизненным трудностям Толстый легко расколется в застенках УГРО. Он был нужен Гене в качестве оруженосца, ибо не может быть лидера без свиты; в свою очередь, Вова обрёл наконец защиту, и был готов на что угодно, лишь бы её не лишиться.
Закончив десятилетку, Гена не стал ломиться в двери вузов и посвятил лето установлению нужных контактов, используя свои связи по спортивной секции и дворовый авторитет. Вова, чьи родители твёрдо решили загнать отпрыска в институт, тосковал над учебниками и чувствовал, как жизнь проходит мимо. В сентябре Гена занял место в одной из команд, рэкетирующх кооператоров в центральных районах города, и с велосипедной цепью в кармане вышел на первую рабочую смену, а Вова с новым портфельчиком в пухлой руке и слезами на глазах поплёлся на лекции. Для одного время летело стрелой, события наслаивались друг на друга, загулы в центровых кабаках сменялись сидением в ментовском «аквариуме» или воспоминанием о дикой боли на койке в реанимации, похороны товарища — поджогами ларьков. Второй каждое утро вставал, как на казнь, и после весенней сессии пребывал в тяжелейшей депрессии, излечить которую не смогла даже устроенная родителями поездка в шикарный сочинский пансионат. Но все кончается, прошли и эти времена, беспредельно весёлые для одного и невыносимо тяжкие для другого из товарищей. Минуло полтора года, полудикие команды сложились в мощную «центровую» группировку, и Гена занял в ней не последнее место, и вот тогда он призвал к себе оруженосца. Толстый шагнул в новую жизнь с широко открытым сердцем, начхав на просьбы родителей и забросив учёбу.
Хотя поначалу и не всё шло гладко, Гена поднимался, и вслед за ним тенью скользил Вова; для посторонних их отношения выглядели как дружеские и равные. За пару лет случилось столько всего, что школьные годы казались бесконечно далёкими и нереальными. Мысленно обращаясь назад, Вова видел нелепого паренька, с которым теперь не имел ничего общего, и только в тех случаях, когда удавалось всласть покуражиться над беззащитным, детские комплексы брали своё. Постепенно о Толстом сложилось мнение, что он человек добродушный в кругу своих, но жестокий по отношению к врагам, умеющий отстоять свою позицию. Судьба оберегала Вову, и ситуаций, в которых проявились бы его истинные качества, пока не возникало. Он вернулся в семью и жил с родителями душа в душу, а преподавателям в институте платил столько, что они выставляли ему оценки на год вперёд и сами готовили курсовые.
Жизненный путь третьего члена бандитского экипажа был куда более тяжёлым, и в кабину «ниссана» он попал после длительной череды испытаний, закаливших тело, но навсегда искалечивших душу и разум.
Если бы при приёме в банду требовалось заполнять анкеты, то Саше по прозвищу Зуб в графе о социальном происхождении пришлось бы сознаться: из гопников. Он был зачат в хмельном угаре и появился на свет сентябрьским утром, через несколько минут после того, как его страдающую с жестокого похмелья мать довезли до больницы. Роженица скончалась, не услышав первый крик своего ребёнка, а осерчавший папа вернулся домой, в вечно пьяную грязную коммуналку, толкнул на барахолке что-то из жениных вещей и накрыл стол, намереваясь справить то ли рождение сына, то ли скорые поминки. Все бы ничего, но один из приглашённых к застолью соседей, выпив лишнего, решил покаяться и удивил собравшихся признанием в том, что является подлинным отцом ребёнка. Мало того что удивил, так ещё и начал настаивать, горячиться и приводить доказательства. Установить обоснованность его претензий на отцовство в дальнейшем не представилось возможным. Семнадцать ударов топором оборвали спор, и вскоре тот, кого записали в Сашиной метрике, отправился на восемь лет под Воркуту, а мальчика взяла на воспитание его сестра.
Государственные органы, призванные решить судьбу ребёнка, проявили редкостную близорукость. В молодости Наталья Ивановна отсидела за кражу, и хотя в дальнейшем на скамью подсудимых не попадала, благонравным поведением не отличалась, периодически устраивала в своей квартире притон и работала не больше шести месяцев в году — из всех учреждений, куда она устраивалась поварихой, её увольняли со скандалом. Приёмный сын заставил женщину измениться в лучшую сторону — возможно, что именно на это она и рассчитывала, забирая его к себе. Она нашла постоянную работу, отвадила от квартиры собутыльников. Так прошло несколько спокойных лет. Саша пошёл в школу. Наталья Ивановна, посчитав, что какую-то часть своего долга исполнила, «развязалась». Потом началось ожидание брата из колонии, и пьянки участились. Когда пришло уведомление о его смерти — он умер в тюремной больнице от туберкулёза, не досидев меньше года, — Наталья Ивановна жестоко выпорола Сашу ремнём и сорвалась в недельный запой, на исходе которого, не добрав денег на бутылку, пыталась тиснуть в универмаге пальто и была задержана. Её не посадили, но с работой и трезвостью было завязано окончательно. Дом опять наводнили сомнительные личности мужского пола. Иногда их было много, и они приводили с собой растрёпанных визгливых женщин, но чаще Наталья Ивановна зазывала одного-двоих, и Саша из своего угла с замирающим сердцем следил за тем, как они, напившись, начинают странные игры с раздеванием, криками и стонами. Впрочем, мужики раздевались редко, обычно просто расстёгивали штаны и, сделав дело, возвращались к столу, тогда как Наталья Ивановна любила порезвиться основательно, с фантазией, и постоянство соблюдала лишь в одном: никогда не снимала большой чёрный бюстгальтер, а в тех редких случаях, когда кавалеры пытались дотянуться до застёжки, била их по рукам:
— Не трогай, гад пьяный, порвёшь ведь! Это мне друг из Парижа привёз, ты понял, да? Не трожь!
Так продолжалось несколько месяцев, пока в один из тёплых вечеров в середине июня не произошло событие, повлиявшее на всю Сашину дальнейшую жизнь.
В центре города Гена отправился в кинотеатр повторного фильма «Спартак» смотреть картину «Бей первым, Фредди!», а Наталья Ивановна привела в свою окраинную однокомнатную «хрущёвку» двоих мужиков. Саша в это время гулял, но начавшийся дождь заставил его вернуться домой, и получилось так, что он с ходу нарвался на подзатыльник:
— Чего припёрся, скотина? У всех дети как дети, со двора не прогнать, а тебе лишь бы на кровати валяться.
Претензии были совершенно не обоснованы, Саша и сам был бы рад погулять подольше, но теперь, из чувства противоречия решил остаться. Подхватил со стола кусок колбасы и улёгся на свой диван, отвернувшись лицом к стене. Один из мужиков, высокий и здоровенный, с седыми короткими волосами и бородой, сказал что-то в его адрес, но пока что прямой угрозы Саша не почувствовал, дожевал колбасу и уткнулся лицом в подушку, ожидая момента, когда они все наиграются и устанут, а он сможет поужинать остатками их закуски.
Застолье продлилось сколько обычно, потом задвигались стулья, скрипнул второй диван и погас верхний свет, осталась гореть только настольная лампа.
— Выключи, — попросила Наталья Ивановна.
— Не хочу, — отозвался седой, начиная расстёгивать на ней блузку. — Я тебя хочу.
Приятель седого постоял рядом с ними, закурил «беломорину» и вышел в коридор. Через некоторое время из туалета донёсся шум сливного бачка, но его перекрыл возглас Натальи Ивановны:
— Не трогай! Мне друг из Парижа…
— Иди на хер!
Раздался треск рвущейся ткани и испуганный крик Натальи Ивановны. Саша приподнял голову и увидел седого, медленно встающего с дивана с какой-то чёрной тряпкой в руке.
— Ты, с-сука, охренела? — произнёс он злым голосом через некоторое время, когда в комнате появился второй. — Предупреждать, падла, надо! Серёга, ты только взгляни на неё!
Наталья Ивановна лежала на диване, закрывая грудь руками, и пыталась оправдаться:
— Это операция такая была!.. А хирург пьяный попался… Ты только не смотри, я сама все сделаю… Тебе понравится!..
— Убери грабли, сука! Ну, кому говорю!
Седой наклонился и ударил её по лицу. Потом ещё раз, в живот.
— Серый, видишь?
Сергей дымил папиросой и качал головой.
— Н-на, падла рваная! — седой ударил так, что Наталья Ивановна потеряла сознание и осталась
