Про людей и звездей

– Статьи – в аналитических журналах и Уголовном кодексе, – менторским тоном заявила Уля. – А у тебя информашки, в лучшем случае – заметульки, понял?

Сама Асеева в газетных и журнальных жанрах разбиралась не лучше «козла» Стасика, поскольку за семь лет работы в журналистике не удосужилась открыть какое-нибудь самое тонюсенькое пособие по выбранной профессии. Сведения о том, где бывают, а где не бывают «статьи», она почерпнула из нраво­ учений босса: на заре своей светско-хроникерской карьеры Асеева и сама все, что выходило из-под ее пера, называла «статьями».

– А я сдаю заметку, – начал рапортовать более бойкий Ярик, – что у Вити Силана после того, как он сделал пирсинг в ушах, левое ухо разбухло и оттуда прям гной течет.

– Так он же оглохнуть может! – подскочила Уля. – Тему заявляем так: «Поп-звезда № 1 теряет слух!» Все, садись, отписывай.

– Не-е, вряд ли нарыв на слух повлияет, он же не внутри, а на мочке, – попытался возразить Ярик.

– Много ты понимаешь! Я сказала, может оглохнуть, значит, может, – отрубила Асеева и, прижимая к бюсту ежедневник, порысила в кабинет босса.

С планерки Уля выплывала героиней. Обе заявленные ею темы: «У Хиткорова украли заветный перстень» и «Витя Силан теряет слух» – Габаритов назвал «супербомбами». У отдела происшествий, кроме очередной заметки про битцевского маньяка, тягомотной и нудной, ничего существенного не нашлось. Ну что ж, жизнь – она такая, в полосочку. Вчера на коне была Дуговская, сегодня – Асеева. Хорошо бы, конечно, чтобы Улина полосочка была пошире, а Римкина поуже, но, в конце концов, как любит повторять шеф, «все мы работаем на благо родной газеты и своих кошельков». Настроение у редакторши отдела светской хроники было приподнятое, поэтому перекур в обществе Дуговской, Робика и нового парня- замухрышки из спортотдела прошел мирно. Асеева даже поинтересовалась у «врагини», чего это она в последнее время перешла с «Парламента» на «R1 minima», который только «больные да беременные» курят. Дуговская улыбнулась: «А я решила перейти на суперлегкие, пока еще здоровая. И тебе советую». Пару раз звонил Улин телефон, и она, томно пропев в трубку: «Але-е-е», поворачивалась к коллегам-«курилкам» задом и шепотом тянула: «Да ты что-о-о! А он что сказал? А ты ему?»

Дальше день пошел по накатанной: Уля орала на подчиненных, требуя немедленно сдать материалы, ругалась с версткой, выбравшей из архива фотки Хиткорова, на которых он выглядел полным дебилом, и одновременно настукивала на «клаве» сенсацию про кражу века.

Скинув «дефектив» об утраченном перстне на верстку, Асеева начала читать то, что сдали корреспонденты. Писали они все примерно одинаково. Одинаково плохо. Такой стиль Улин первый учитель в журналистике – завотделом писем в районной завилюйской газете Степан Артемьевич – определял очень образно: «Как корова мочится: длинно, мутно и в разные стороны». Асеева, положа руку на сердце, и сама писала немногим лучше. Но «многим лучше» «Бытию» и не требовалось. «Особо грамотных» среди читателей газеты было немного – наибольшей популярностью она пользовалась среди торговцев рынков, консьержек, дворников, приехавших в Москву на заработки из бывших союзных республик, а также вахтерш и охранников, занимавших нехитрым чтивом тягучее, как гудрон, рабочее время.

Случалось, какой-нибудь из номерков попадал в руки «ботанику от филологии» и тот, придя в ужас от прочитанного, принимался звонить в редакцию; вопил, что «непозволительно печатному изданию так варварски искажать язык Пушкина и Толстого». Секретарши, памятуя об установке: «Читателям особо не хамить», – обещали непременно передать замечания главному редактору. Однако если радетель чистоты русского языка продолжал настаивать на личном разговоре с оным или принимался перечислять все «ужасающие, непозволительные ошибки», девочки грубо обрывали звонившего и советовали ему, «раз такой умный, читать энциклопедии и своего Толстого вместе с Чеховым».

Премьера

В шесть вечера Уля, прихватив Робика, отправилась на премьеру в «Пушкинский». Нынче здесь «давали» фильм со множеством спецэффектов, претензией на «философичность» и полутора десятками звезд отечественного кинематографа.

Члены съемочной группы пришли в полном составе, прихватив с собой пап-мам, жен-любовниц, детей- племян­ников, и составили, таким образом, добрую половину публики. Вторая половина пришлась на представителей средств массовой информации и невесть как прорвавшихся сквозь милицейский кордон фанатов. Весьма специфических, между прочим, ребят – так называемых киноманов. В принципе им все равно, что смотреть (да зачастую они в зал и не заходят), главная их цель – потусоваться, потереться возле звезд, выбрав удобную точку за спиной актера или актрисы, попасть в объектив снимающей камеры и постоять с идиотски вытаращенными в этот объектив глазами две-три минуты, пока длится интервью. Потом они будут отслеживать по всем телеканалам сюжеты о кинособытии и, увидев свою рожу на экране, тыкать в него пальцем и взвизгивать: «Вон, видали? Это я! Я это! Прямо впритык за спиной Янковского (или Збруева, или Михалкова) стою! Он мне потом, после интервью, руку пожал. Жаль, за кадром осталось!»

Уля к киноманам относилась с брезгливостью. Несмотря на то что, попав в лучи славы своих звездных собеседников, и сама становилась предметом восхищения и поклонения фанатов. Случалось, подойдя к кому-нибудь из артистов за автографом, киноманы тот же блокнотик совали и Асеевой: «Вы тоже, пожалуйста, распишитесь!» – «Да я не артистка, я журналист­ка», – уточняла Уля, но блокнот в руки все же брала. «А это без разницы! Это даже лучше!» – находили неожиданный аргумент фанаты и, получив размашистую Улину подпись, убегали с ощущением, что день прожит не зря.

Асеева с Робиком смотреть «фильму» тоже не пошли. А зачем? Публиковать кинорецензии было не в правилах «Бытия», на премьерах и презентациях ее корреспонденты должны были отслеживать, кто в чем и с кем пришел, кто напился, кто кого тискал, кто кому устроил скандал. А все эти интересные события происходят не в темном кинозале, а на послепоказном банкете.

В летней кафешке перед входом Уля увидела скучающую в одиночестве Пепиту. Та сидела за столиком и потягивала оранжевую жидкость из высокого стакана. «Пепита опять пьет грейпфрутовый сок – значит, снова набрала три килограмма», – сделала вывод Асеева, как и все в тусовке знавшая про критическую прибавку, после которой певица садилась на жесточайшую диету: два литра грейпфрутового сока в день и больше ни-ни, ни капли ничего другого, ни крошки какой-нибудь еды даже с нулевым количеством калорий.

Увидев Улю, Пепита улыбнулась:

– Ну слава богу, хоть ты здесь, а то повеситься от тоски можно. Садись, сейчас что-нибудь закажем.

Робик галантно поцеловал Пепите руку и попросил разрешения приземлиться рядом.

– Садись, конечно, – милостиво разрешила Пепита. – Ты парень свой, женские секреты мы и при тебе