Возвращаясь с мини-свидания, Жеральдина светилась радостью и лукавством. Аляповатые серьги задорно раскачивались в такт шагам. На сей раз адвокатесса плюхнулась на стул, не заботясь о подоле, и игриво погрозила Кемалю пальчиком:
– Нехорошо, молодой человек, нехорошо!
– Что именно?
– Быть таким скрягой! Вы надеялись, что я не узнаю, каким состоянием владеет ваш отец? А торгуетесь из-за каких-то пятидесяти тысяч. Право, это даже неприлично! – Лямурская хихикнула и обвела присутствующих победоносным взглядом.
– Больше не будем, – пообещала Анастасия. – Ни торговаться, ни договариваться. Вы свободны.
– Простите… – ошарашенно прохрипела Лямурская. – Что значит… свободна?
– А то и значит, что мы в ваших услугах больше не нуждаемся. – Настя расстегнула сумочку, достала портмоне. – Мы вам должны за две консультации, хотя их, как таковых, не было. Но не станем мелочиться. Плачу по московским ставкам: сто долларов за каждую. Ну и сверху по пятьдесят, ведь вы трудились во время законного отпуска. Итого триста долларов. Вот, получите…
Три стодолларовые бумажки легли кленовым зеленым листом. Но Жеральдина отпрянула, будто кто-то кинул на ее край стола раскаленные угли. Судорожно отдернула лежавшие на скатерти руки, на мгновенье прижала их к груди и тут же спрятала на коленях. Ее маленькое личико скривилось, как от боли, и дрожащими губами она прошептала:
– Это невозможно… Так нельзя… Мы договорились… Вы обещали… И я обещала.
Марина и Кемаль смотрели на адвокатессу с состраданием, Анастасия – холодно. Металлическим голосом, делая паузу после каждого слова, она уточнила:
– Что мы вам обещали?
– Сорок тысяч долларов. Это непорядочно, это подло, это противозаконно наконец! – В голосе адвокатессы зазвучали истерические нотки. – И вы за это ответите!
– Перестаньте ломать комедию, – брезгливо поморщилась Настя. – Берите гонорар и отправляйтесь по своим делам. Вы ведь, кажется, в ночной клуб собирались.
Лямурская вскочила на ноги, затрясла в воздухе сжатыми кулаками, задергала головой:
– Сборище подонков! Ублюдки!
Зрелище было столь омерзительным, что все трое отвели глаза.
Адвокатесса медленно, по-стариковски опустилась на стул и упала лицом в сложенные ковшиком ладони. Раскачиваясь из стороны в сторону, она то ли плакала, то ли мычала проклятья.
– Выпейте воды, – тронула ее за плечо Марина.
Жеральдина отвела ладони от лица – ее глаза были абсолютно сухими. Сухими и сумасшедшими.
– Я вас ненавижу… – процедила она сквозь сжатые зубы. – Он любил меня… Ладно, пусть не любил, но мы были вместе… Он готов был довольствоваться малым – походами в рестораны, недорогими подарками: одеколон, часы, браслет… Но потом позвонили вы и сказали, что хотите меня нанять. Это была удача. Знак свыше. У меня появилась возможность задержаться. Я не хотела рассказывать ему, что нашлась клиентка… Думала, вот получу гонорар, тогда… Но не удержалась. Он так обрадовался! Понятно, не столько тому, что я еще несколько недель буду с ним, сколько моему обещанию купить ему новую машину. Он же еще совсем мальчик, тридцать лет всего. А мужчины до сорока остаются детьми. После встречи с ней, – Лямурская мотнула головой в сторону Марины, – мы побывали в салоне, выбрали машину. Ровно сорок тысяч долларов. Ахмед посидел за рулем. Он был так счастлив! Как я теперь скажу ему, что мне нечем за нее заплатить?
Марина придвинулась к адвокатессе вместе со стулом и участливо коснулась ее руки:
– Жеральдина Германовна, зачем он вам? Поедете домой – там дети, внуки. И забудете этого Ахмеда, как страшный сон.
– Страшный? Да что вы понимаете? – вскинулась Лямурская. – Может, в моей жизни большего счастья не было, чем этот мальчик? Может, я бы до конца дней только воспоминанием о нем и согревалась? «Дети, внуки», – передразнила она Марину, выпятив вперед нижнюю губу – ярко-красную по краю и сизую изнутри. – Я им нужна только для того, чтобы тянуть из меня деньги.
– Но Ахмед ведь тоже тянул, – напомнила Марина. – Одно дело, когда родным помогаешь, а другое…
– Я не хочу с вами об этом разговаривать. – Лямурская поднялась. Сгребла коричневой птичьей лапкой с ярко-красными коготками три зеленые бумажки и шаткой походкой пошла прочь.
Ни у кого из троих не хватило духу наблюдать за встречей, которая должна была состояться сейчас за стеклянными дверьми.
– Здесь есть другой выход, – сказал Кемаль, вставая.
Марина и Настя поспешили вслед за ним – в сторону, противоположную бетонному крыльцу, на перилах которого сидел в ожидании щедрого подарка от русской любовницы тридцатилетний турок.
ПОДСАДНАЯ УТКА
За последние несколько часов Таня перебрала-передумала всю свою жизнь. Много ли было в ней радости? В детстве – да, но ведь дети умеют радоваться и самому малому. А бабушка с мамой всегда старались, чтоб Таня не чувствовала себя обделенной. Чтоб не было у девочки комплекса безотцовщины.
Танина мама замуж не выходила. Дочку она родила в 42 года, и об отце ей никогда не рассказывала. По обрывкам случайно услышанного однажды разговора бабушки и матери Таня знала, что он какой-то большой начальник и о ребенке слышать не хочет.
«Все правильно, – бесстрастно, будто речь шла не о ней самой, а о ком-то постороннем, рассуждала Таня. – Все, как бабушка Валя говорила. В нашем роду любовь всегда горем оборачивается. Прапрабабка Матрена была монахиней, а родила. Из монастыря ее прогнали, от церкви отлучили. Она позора не вынесла, покончила с собой. Два ее смертных греха на весь род проклятьем и легли… Просила же меня бабушка быть осмотрительней с мужчинами… – Таня сжала голову ладонями – в висках бухало так, будто еще немного, и черепная коробка разлетится на куски. – Эх, Дронова, Дронова… А ведь в твоей жизни уже было два “звоночка”. Но ты их не услышала…»
Красный диплом давал некоторые преимущества, ее приглашали в фирму, занимающуюся разработкой новых полимерных материалов, но Татьяна пошла работать учителем в обычную школу.
Это была ее первая осень в ранге педагога. Вечером, возвращаясь домой, она накупила гору продуктов и, выйдя из магазина, поняла, что все не донесет. Свалила пакеты на лавочку в скверике, потрясла в воздухе онемевшими кистями и огляделась в поисках частника, который согласился бы подбросить ее до дома.
Через низенькую ограду перемахнул парень:
– Танька, привет!
– Семенов, ты, что ли? – не поверила глазам Дронова.
– Надо же, узнала, а мне все говорят, изменился. Когда мы с тобой последний раз виделись, на выпускном?
Таня кивнула, хотя неоднократно следила сквозь щелку в занавеске, как он с очередной девицей заходит в свой подъезд, кусала губы и плакала. А потом одноклассник, в которого она была безответно влюблена, куда-то пропал – соседки говорили, съехал на съемную квартиру. И вот, пожалуйста, такая встреча…
– Я на машине, подброшу тебя до дома, – заявил Семенов и поволок пакеты к стоявшему неподалеку блестящему черному джипу.
Танина мать лечилась в санатории и должна была вернуться только через два дня. Семенов прошел в гостиную, вальяжно развалился на продавленном стареньком диване и попросил чаю.
Вспомнили школу. Семенов похвастался, что сумел отмазаться от армии и вот уже четыре года работает охранником у одного из депутатов Госдумы. Получает хорошо, купил джип. С квартирой пока не получается, живет на съемной, но это дело времени.
– А ты… женат? – выдавила из себя Таня.
– Не-а! – загоготал Семенов. – На хрена мне это нужно! А ты чего интересуешься, до сих пор по мне сохнешь, что ли?
