Какой страшной может быть музыка, когда в ней звучит только боль. Выглядывает удивленное лицо старого адмирала. Он смотрит на мальчика со страхом, даже не подозревая, что его глаза так красноречиво выдают этот страх — смешанный с сомнением и настороженностью. Своей музыкой Звездочет торопливо выкладывает ему все то, что хотел сказать. То, что звучит, вонзается преступным ножом в покой бухты и отдается отголосками эха, фальшивыми, как сама ложь. Выворачивается наизнанку, открывая свою пустоту и бессмысленность, как бывает, когда мы слепо влюбляемся в пустой бред. И все эти унижения, страсти и раздумья, которые вплетаются в мелодию и кружат в воздухе, срываются в конце концов в пропасть непомерной беды, как в вечность морских глубин.
Он заканчивает, сам не ведая, что это было, в ошеломленном молчании адъютантов и офицеров, наполняющих террасу. Адмирал берет его за локоть и отводит в угол, где никто не может их услышать. Он выбрал мальчика, чтоб сказать ему то, в чем не решается признаться никому, даже своим самым близким товарищам. Этот человек ледяной змеиной проницательности исповедует мораль, невозможную на практике. Отрешенный от мира эстет и одновременно начальник разведывательной службы, он холодно изучает войну, наклонившись над ней, как над кратером вулкана. Он не способен ужасаться. В его замороженный взгляд не проникает чужая кровь, стекает, как капли дождя по оконному стеклу. Его бесстрастная ясность не приемлет трагедии. Он просто говорит, что ему неприятна эта война, где ему выпало сражаться, как он убежден, в лагере тех, кто не прав и кто поэтому будет побежден.
Когда Звездочет возвращается в отель «Королева Кристина», Дон поджидает его в саду.
— Канарис пил? — спрашивает она.
— Ты так точно пила.
— Что тебе сказал старик?
— Ничего.
— Ты воображаешь, что будешь вести со мной двойную игру?
Он пожимает плечами. Он считает, что не должен выдавать клиента — настоящего любителя, который на мгновение уступил слабости.
В следующие месяцы, пока оркестр выступает в Альхесирасе, Звездочет и Дон не пытаются достигнуть прежнего взаимопонимания. Оба согласны лишь в одном: это другой должен сделать первый шаг навстречу и представить объяснения. При отсутствии желания понять друг друга растет недоверие. Она продолжает передавать ему новости от отца, раздраженно покачивая в пальцах рюмку «порто-флипа». Теперь она принимает отчужденный тон, который звучит особенно бесцветно, если вспомнить ее былую страстность. Любой предлог хорош, чтоб уклониться от этих встреч, тяжелых для обоих. Ясно, что она не хочет больше делиться с мальчиком своими любовными переживаниями. С другой стороны, и ему надоело выслушивать пошлости о том, как она любит отца. Звездочет скучает по очарованию и нежности, которые вызывали у него рассказы о магии отца, и он предпочитает обратиться к другим источникам, например к контрабандистам, чтобы узнать что-нибудь о нем, без необходимости выносить эти светские беседы с Дон.
С тех пор как однажды он встретил Фридриха на пляже, пожирающего глазами корабли, манящие свободой, они возобновили свой обычай часами бродить вдвоем по городу. Всегда найдется какой-нибудь повод, чтобы затеряться в космополитичных улицах Альхесираса, в которых, как в номерах, сдающихся на ночь, гнездятся тысячи мимолетных историй. Им нравится совать носы в эти мелькающие мимо жизни, достойные, может быть, лишь одного проворного фотоснимка. Возможно, потому, что им страшно быть одним, им интересны чужие драмы, этот вихрь несчастий, эта стая раненых птиц, улетающих из Европы. Иногда они вдруг обнаруживают себя слишком тесно прижавшимися друг к другу. Чтобы оправдаться перед самими собой, они провозглашают экзальтированную дружбу и всячески подчеркивают свое товарищество, что втайне приводит их в отчаяние, особенно Фридриха. На него периодически нападает беспричинная меланхолия, и Звездочет не знает, что делать.
Случай нарушает это нестабильное равновесие.
В один прекрасный день море разглаживается. Поверхность воды выравнивается с подозрительной покорностью. И через несколько мгновений налетает бешеная буря. Торговые суда, стоявшие на приколе в окрестностях Гибралтара и сорванные с якоря ураганом, взмывают носами над дьявольской чередой бездн, падая в них и снова возникая в сплошном водопаде стекающих струй, пока наконец их не выбрасывает на мель возле пляжа Ринконсильо. Когда экипажи их покидают, а огни гаснут, волны продолжают завывать возле них и биться в борта.
На рассвете бухта успокаивается, и легкий ветерок обнюхивает оцепеневшие корпуса. Некий коллективный импульс — порождение голода и отчаяния — встряхивает город. Все население в полном составе, зажмурив глаза, бросается в воду, словно сойдя с ума. Кажется, что они бегут по воде. Они прыгают, толкаясь, на палубы. Работают локтями, чтоб первыми прорваться к дверям, ведущим в каюты и трюмы. Захлебываясь, но не переставая сжимать добытые сокровища, возвращаются на пляж. Мокрые, ослабевшие, счастливые, высмаркивают соленую воду. Нагружены консервами, обмундированием, напитками, шоколадом, бутылками с водой, лекарствами. Некоторые удивляются, ступая на твердую землю: «Ну надо же! Я ведь сроду не умел плавать!»
Эти продукты, со своими иностранными этикетками, породили много разговоров в последующие дни. Пол-Альхесираса всегда будет помнить то разочарование, которое испытал народ, увидев мыльную пену, поднимающуюся из горшков, куда были спущены шампунь или брикеты заграничного мыла, принятые за неизвестные науке супы или порошковое молоко. «Спаси меня, Сан-Клето! Вот что значит нищета!» — заключил народ сурово. Был отведан даже прах английских солдат, павших во время кампании и возвращающихся в отечество. Звездочет и Фридрих разжились пакетом карамелек, который кто-то обронил на берегу. У них была форма монет, как у этих старинных дуро, которые иногда попадаются в песке. Один корабль был целиком нагружен ими. Множество людей попробовали их и потом три дня не могли заснуть. Со временем стало известно, что эти карамельки содержали возбуждающее вещество. Их использовали летчики союзников, чтобы не заснуть во время длительных полетов над вражеской территорией.
В течение трех ночей бессонницы часы кажутся нескончаемыми. Они разговаривают мало. Спасаются музыкой. Играют на пару на пляже, где другой бессонный люд погружается в таинственно-сладострастный диалог скрипки и гитары.
Фридрих замечает, что музыка позволяет ему без стыда выразить свои чувства. Поэтому, когда они заканчивают играть, он становится еще молчаливее обычного. Ему тяжко это притворство, которого надо держаться и которое все больше отдаляет его от него самого. Он никогда ни в чем не упрекает Звездочета, но слез сдержать не может.
Звездочет объясняет себе эти резкие смены настроения теми же фантазиями, которые изводят и его: он думает, что Фридрих разделяет их. Часто он слышит, как кровь воет в нем, но он еще не понимает толком ее языка. Он превращается в мужчину, и, по мере того как его руки и ноги перерастают рукава и штанины перелицованного фрачного костюма и делают ненужным усилие, которое требовалось раньше, чтоб обхватить большую для него гитару, внутри себя он обнаруживает неожиданную и тревожащую его силу. В присутствии женского тела он почти не дышит. Он мучается. Что-то изнутри сжигает его. Он жаждет заглянуть в тайники этих тел, которые, встречаясь ему на улицах, кажется, проходят сквозь него, разрывая ему нутро каблучками, — удаляясь, они тянут за собой его воображение. И сломленные и потасканные тела проституток тоже зажигают в нем молнию желания — сводящую с ума смесь жестокости и нежности.
Он думает, что и для Фридриха мир полон этой же тоской. Он пробует заговорить с ним о женщинах, об ослепительном сумраке, который их окружает. Но замечает, что тому разговор не по душе.
В этот момент напряжение войны ослабляет железную хватку клещей двусмысленности, которая душит мальчиков. Вместе с толпой, страдающей бессонницей, они оказываются свидетелями несостоявшейся диверсии. Один английский корабль, идущий из Севильи, отделяется от флота, только что отчалившего из Гибралтара курсом на Мальту. Корабль направляется как раз к тому незастроенному берегу, где сейчас убивают время бессонные жители Альхесираса. Трое аквалангистов погружаются в воду и снова выплывают на поверхность, с трудом поднимая двухметровую торпеду из-под киля корабля. На резиновой лодке ее везут к пустынному, как они полатают, пляжу. И там же саперы начинает ее обезвреживать, погрузив наполовину в траншею, оставшуюся с гражданской войны. Пляжные лунатики стремглав убегают в темноту ночи. Убегая, Звездочет и Фридрих держатся за руки. Потом разжимают их, и Звездочет угадывает
