идём через замковый двор. Погруженный в свои мысли, я вначале ничего не замечаю, но вдруг, случайно подняв глаза, в изумлении застываю: на месте развалин — величественный замок, нигде никаких следов запустения, горячие фонтаны куда-то исчезли, дощатых уродливых будок как не бывало, да и земляные работы здесь словно никогда не велись… Поняв моё замешательство, мой провожатый, усмехнувшись, кивнул и объяснил:
— Эльзбетштейн — древнейшая стигма Земли. В минувших зонах здесь шумели источники земной судьбы. Нет, это не те фонтаны, которые видел ты, они лишь знак того, что мы вернулись и вступили в свои законные права исконных владельцев замка. Горячие гейзеры — зрелище, конечно, прекрасное, но «люди дела», у которых сердце кровью обливалось при виде этого пропадающего даром добра, уже примеривались, как бы использовать подземное тепло «на благо человека». Да не тут-то было, источники снова иссякли. Истинного Эльзбетштейна людям видеть не дано — смотрят они и не видят…
Я никак не могу прийти в себя от изумления. Высокие вальмовые крыши и венчающие башни островерхие колпаки придали знакомому силуэту крепости законченность и выразительность: замок, казалось, устремился в небо. И при этом ни малейшего намека на какую-либо реставрацию или перестройку, на всём неподдельная патина естественного старения, благородной древности.
— Здесь ты и будешь вершить свое дело, если… если мы не расстанемся. — И Теодор Гертнер быстро отвернулся. И хотя вторая часть фразы была сказана подчеркнуто будничным, даже безразличным тоном, тёмная тень прошла через мою душу.
А мой друг увлек меня в старинный парк между замком и внешней крепостной стеной.
И снова как будто сама вечность взглянула на меня — панорама залитой солнечным светом плодоносной долины с серебряной лентой реки… Так уж создана человеческая память, и всем нам, конечно, знакомо это сиротливое ощущение, когда какой-нибудь ландшафт, мимолетный жест или случайно оброненная фраза вдруг отдаётся в нас оглушительным, многократно усиленным эхом: это мы уже однажды видели, слышали, переживали — и намного интенсивнее, ярче, полнее…
Невольно я сжимаю руку Теодора Гертнера и восклицаю:
— Это мортлейкский замок, такой, каким я его видел в угольном кристалле, и всё же — это он и не он! Ибо Мортлейк лишь просвечивает сквозь Эльзбетштейн, сквозь эти руины над рекой, хозяином которых являешься ты… Да и ты тоже не только Теодор Гертнер, но и…
Дружески улыбаясь, он прижимает палец к губам и ведёт меня назад.
Мы снова в башне, тут мой провожатый покидает меня. Как долго я оставался один? Нет, не знаю, даже представить себе не могу. Сейчас мне кажется, что именно тогда, в той странной временной каверне, моя нога каким-то непонятным образом ступила на сушу, на твёрдую землю родины, которой я не видел века.
Время скользило куда-то мимо, казалось, оно не имело ко мне никакого отношения. Незаметно вновь появился Гертнер. Смену суток я заметил позднее, когда магический круговорот нашего разговора проходил то под знаком Солнца, то под знаком Луны и восковые свечи бросали длинные тени на высокие, загадочно расплывающиеся в полумраке стены…
Должно быть, на Эльзбетштейн в третий раз сошли вечерние сумерки, когда Теодор Гертнер вдруг оборвал плавное, неторопливое течение нашей беседы и как бы между прочим, словно речь шла о каком-то пустяковом, совсем незначительном деле, обронил:
— Ну а теперь пора. Готовься.
Я вздрогнул. Неопределенный ужас гигантской тенью метнулся в моей душе.
—Ты хочешь сказать… это значит… — беспомощно залепетал я.
— Трёх таких дней даже Самсону было достаточно, чтобы отрастить свои отрезанные волосы. Загляни в себя! Твоя сила с тобой!
Под долгим, твёрдым взглядом Теодора Гертнера во мне быстро растет какое-то чудесное, уверенное спокойствие. Почти бессознательно следую я его призыву — закрываю глаза и сосредоточиваюсь… Надо мной парит Бафомет, и белое, холодное сиянье карбункула нисходит на меня…
Мое спокойствие мгновенно кристаллизуется в несокрушимый монолит; теперь, преисполнившись каким-то поистине неисчерпаемым смирением, я приемлю всё, что уготовано мне судьбой: буду ли вознесен к желанной победе или низвергнут пред взором бессмертных в бездну.
Невозмутимо, словно речь идет о ком-то постороннем, спрашиваю:
— Что я должен делать?
— Делать?.. Ты должен мочь! Вопросами или книжным знанием в магии могущества не обретешь. Твори, не ведая, что творишь.
— Даже примерно не представляя, что должен делать? Но это же…
— Это самое трудное. — Теодор Гертнер поднимается и подаёт мне руку… Как-то рассеянно говорит:
— Ущербная луна над горизонтом. Возьми обретенное тобой оружие. Сойди в парк. Там тебе встретится то, что постарается изгнать тебя из Эльзбетштейна. Но помни: если ты сделаешь хоть один-единственный шаг за пределы крепостной стены, то уже никогда не найдешь дороги назад в Эльзбетштейн, и мы больше не увидимся. Надеюсь, что этого не случится. А теперь ступай. Всё, что надо, я тебе сказал…
И, ни разу не оглянувшись, исчезает в тёмном конце залы, недоступном для трепещущих бликов настенных факелов. Где-то внизу хлопает дверь… И — мёртвая тишина, нарушаемая лишь бешеным стуком моего сердца.
Потом из-за крутых крепостных стен выплыл острый серебряный серп…
Я уже в саду, сжимаю в руке кинжал Хоэла Дата, хотя зачем он мне здесь? Звезды словно наклеены на неподвижную небесную твердь: никакого мерцания — ровный, немигающий свет. Непоколебимое спокойствие Вселенной почти осязаемо. В моей душе царит такой же великий покой, все вопросы и сомнения разбиваются о неприступную стену этого бастиона.
«Магия — это деяние, не ведающее своей цели». Тёмный смысл этих слов пропитывает всё моё существо, и кристалл моего духа проясняется, становится прозрачным, и в его глубине вспыхивает ослепительная точка…
Но разве возможно сказать, как долго я стоял на залитом колдовским лунным светом газоне!.. Передо мной, в изумрудном полумраке, сливаясь в сплошную черную массу, высится купа дерев…
Но вот от неё отделяется какое-то смутное неверное свечение, нечто вроде фосфоресцирующего тумана, который лунный свет оживляет своим зыбким, призрачным мерцанием. Я замираю, всматриваясь в это видение: лёгкий, неуловимый образ плывет сквозь кустарник… Это она — та самая дама, хозяйка Эльзбетштейна, которую я уже видел в жаркую послеполуденную пору парящей над пурпурным морем цветов! Это её королевская походка, её величественная стать!.. Таинственная королева Елизавета!..
Словно притянутое моим взглядом, видение подошло ближе; в тот же миг в моём сознании не осталось и тени воспоминаний о цели моего пребывания в ночном парке. С ликующим криком, непомерная мощь которого сотрясала лишь мою душу, ни единым звуком не проникая вовне, я бросился навстречу — и то переходил в бег, то робко замирал, опасаясь, что неземной образ, напуганный моим приближением, растаяв туманной дымкой, окажется миражём.
Но она не исчезала.
Медлила, когда медлил я, спешила, когда я ускорял свой шаг… И вот она предо мной — величественная королева, мать и предназначенная мне по ту сторону крови возлюбленная, богиня Джона Ди… Её губами мне благосклонно улыбается сама судьба. Я раскрываю объятия. О, как кротко смотрит она на меня, как целомудренно кивает, приглашая следовать за собой… Её узкая, нежная, переливающаяся серебром рука осторожно касается кинжала, и мои пальцы уже готовы разжаться, чтобы вручить ей мой свадебный подарок…
Но тут другой свет, отнюдь не лунный, падает на меня сверху… Нет, не сверху — изнутри! Я не думаю — я знаю: это карбункул с короны Бафомета! И в то же мгновение точка, которая уже вспыхнула в его глубине, взрывается гигантским ледяным солнцем. Одновременно мерцающий взгляд таинственной дамы обещает мне всепоглощающее, несказанное, невыносимое блаженство на тысячелетия вперед… О, как несовместима и враждебна эта пленительная, вбирающая в себя серебристая ночь её глаз полярному сиянию карбункула! И она улыбнулась… Всего на миг, на взмах белоснежных ангельских крыл, её божественные уста тронула мимолётная улыбка… победителя… Даже не улыбка — тень, намек, призрак, фантом! Но было уже поздно: я
