Разумеется, она такая же женщина из плоти и крови, как и я, как любой из смертных, появившийся на свет там-то и там-то в таком-то и таком-то году… Но потусторонняя эманация Исаис Черной почему-то собирается в фокусе души именно этой женщины и трансформирует её в то, чем она являлась изначально. У каждого смертного есть свой бог и свой демон: «ибо мы им живем, и движемся, и существуем»[53], по словам апостола, от вечности до вечности…
Ну хорошо, во мне живёт Джон Ди. Что это означает? Кто это — Джон Ди? И кто я? Некто, видевший Бафомета, тот, который должен стать Двуликим либо погибнуть!
Я вдруг, вспоминаю о Яне… то есть о Иоганне Фромм. Странно: Яна Фромон — Иоганна Фромм… Очевидно, игра судьбы отражается даже в именах!.. И в этом нет ничего удивительного, это закон, такой же непреложный, как все законы природы: ведь наши имена вписаны в книгу жизни!
Заглянув в спальню, я обнаружил, что Яна — отныне буду называть её только так — уже не спит. Она сидела в постели и, откинув голову на подушки, чему-то кротко улыбалась, уйдя в себя настолько, что даже не заметила моего появления.
Сердце моё гулко забилось: как она была прекрасна в эту минуту! Две мелодии, одна из моего настоящего, другая — доносившаяся из чёрной бездны времени, сплетались в моей душе в таком величественном контрапункте, что я застыл потрясенный, словно только теперь открылось мне поразительное сходство этой замечтавшейся Иоганны Фромм и покинутой несколько минут назад в Праге — в Праге императора Рудольфа — Яны!
Потом, присев на край кровати, я целовал её. Мне и в голову не приходило задуматься: как это я, старый холостяк, оказался вдруг связанным неразрывными, освященными самой судьбой узами брака с Иоганной? Но и она, видимо, воспринимала моё присутствие в своей спальне как вполне естественное и отвечала на мои поцелуи со спокойной уверенностью законной супруги.
И всё же не совсем так, как мне бы хотелось. Мягко, стараясь меня не обидеть, она отстранялась от моих всё более настойчивых ласк. Глаза её были по-прежнему нежны, но в них появилась странная отчужденность. Я осыпал её вопросами, пытаясь найти путь к её душе, осторожно пробудить скрытые источники страсти… Все напрасно…
Яна, — вырвалось у меня, — я тоже ошеломлен нашей… нашей чудесной встречей, — и холодок пробежал у меня по спине, — но теперь-то ты можешь наконец открыться для жизни, для настоящей жизни! Прими меня таким, каков я есть — живой современный человек! И будем жить! Забудем обо всём! И… вспомним о самих себе!
— Я себя вспомнила! — губы её слабо улыбнулись.
— Ну так забудь!
— Как скажешь, любимый. Уже… забываю…
От сознания своей беспомощности у меня перехватило дыхание: вот тонет, захлёбывается душа любимого человека, а я ничем не могу помочь.
— Иоганна!.. Яна! Ведь Провидение не зря свело наши пути вновь!
Она лишь грустно качнула головой:
— Нет, любимый, наши пути не сходятся. Мой путь — это путь жертвы!
Я вздрогнул: неужели душа Яны сопровождала меня в путешествии в прошлое? — и пролепетал:
— Это обман Зелёного Ангела!
— О нет, любимый, это мудрость высокого рабби Лёва. — И она с такой светлой, невыразимо кроткой печалью заглянула в мои глаза, что слёзы, потоки слёз хлынули у меня по щекам.
Не знаю, как долго лежал я, прижавшись к её груди, пока выплакался и мои до предела натянутые нервы расслабились, утешенные исходящим от неё глубоким материнским покоем…
Я уже понимал её ласковый шепот, а мягкая рука, не переставая, гладила меня по голове.
— О, как это нелегко — уничтожить себя, любимый! Корни кровоточат, и это очень болезненно. Но всё это уже в прошлом. По ту сторону всё иное. Хочется верить, что иное… Я ведь могу верить, любимый? Слишком сильно любила я тебя… когда-то… Впрочем, какое это имеет значение, когда?.. Любовь ничего не желает знать о времени. В ней есть что-то от вечности — и от рока, правда, любимый? Да, но ведь я тебе изменила… О Боже, я тебе тогда изменила… — Её тело внезапно окаменело в жестокой судороге, но она с непостижимым самообладанием пересилила мучительную боль и тихо продолжала: — …наверное, это и был мой рок. Ведь всё произошло помимо моей воли, любимый. Сейчас мы бы это могли сравнить с железнодорожной стрелкой. Такое, казалось бы, простое устройство, но именно его скромное неприметное присутствие на обочине мерцающих в лунном свете рельс является причиной того, что экспресс, который проносится мимо, празднично сверкая огнями, вдруг неудержимо уводит на заросший бурьяном боковой путь, и вот он, не в силах что-либо изменить — ибо это привилегия стрелочника! — летит к тем роковым горизонтам, откуда уже нет возвращения на родину. Пойми, любимый: моя измена тебе — это что-то вроде стрелки. Поезд твоей судьбы уходит направо, моей — налево; разве могут однажды разошедшиеся пути слиться снова? Твой путь ведет к «Другой», мой —…
— Ну к какой ещё «Другой»? — Я с облегчением перевёл дух, засмеялся — так вот оно в чём дело! — возмутился даже: — Иоганна, ну как ты только могла подумать обо мне такое! Ревнивая маленькая Яна! Неужели ты в самом деле решила, что княгиня может представлять для тебя хоть какую-то опасность?!
Оттолкнувшись от подушек, Яна села прямо, растерянно посмотрела на меня.
— Княгиня? Кого ты имеешь в виду? Ах, да… та русская! Но я и думать уж забыла о её… существовании…
И вдруг она замерла, словно вслушиваясь в себя, зрачки её резко расширились… Потом, обреченно глядя невидящими глазами в одну точку, Яна едва слышно простонала:
— Господи, как же я могла о ней забыть!
И с такой силой вцепилась в мои руки, что я в тисках её страха не мог и пальцем пошевелить. Что за странные слова? И этот внезапный ужас… Внимательно следя за выражением её лица, я осторожно спросил:
— Что за страхи, Иоганна, маленькая глупышка?..
— Значит, всё ещё впереди, и мне вновь предстоит пройти через это! — прошептала она, по-прежнему обращаясь к самой себе. — О, теперь-то я знаю, что должно произойти!
— Ровным счетом ничего ты не знаешь! — засмеялся я, но смех мой безответно повис в пустоте; мне стало не по себе.
— Любимый, твой путь к королеве ещё не свободен, и стрелочник тут уже не поможет… Я… я сделаю его свободным!
Какой-то смутный ужас — даже не знаю перед чем — прошёл сквозь меня ледяной молнией. Не зная, что сказать, как завороженный, смотрел я на Яну. Грустно усмехнулась она мне в ответ. Кажется, я что-то внезапно понял — и словно оцепенел…
Снова сижу за письменным столом — Яне захотелось побыть одной — и, продолжая записи, пытаюсь разобраться в моих ощущениях.
Это что — ревность! Женская игра в осторожность перед лицом воображаемой опасности?
Я мог бы убедить себя, что в высказанном Яной желании отказаться от меня в пользу какого-то фантома — иллюзия? плод романтического воображения? — содержится какой-то скрытый, второй смысл. И я даже догадываюсь, в чём он заключается… Но где эта «Другая»? Кто она?.. Королева?! И кто послал мне видение Бафомета? Хорошо, назовём этот фантом высшей миссией, духовной целью, символом сокровенной жизни, который я, впрочем, до сих пор не могу до конца постигнуть, — не важно, и всё равно: что общего между бесплотной запредельной королевой и живой любимой женщиной?! Ибо для меня теперь очевидно, что я люблю, люблю эту женщину, зовут ли её Яна Фромон или Иоганна Фромм; она — моя награда, подарок судьбы, вошедший в мой дом вместе с наследством кузена Роджера, — так море после кораблекрушения выбрасывает иногда на берег бесценные сокровища…
С Яной я либо забуду о королеве, либо она, одаренная феноменальной способностью ясновидения, проложит мне путь в потустороннее… А если этот её фантом — княгиня Шотокалунгина? Ну, это вообще несерьёзно, просто смешно… Когда я так подтруниваю, полный уверенности в своём мужском превосходстве, передо мной вдруг возникает лицо Иоганны, серьёзный, непроницаемый взгляд которой, похоже, действительно видит цель — а что это за цель, я даже предполагать не могу. Мне кажется, у этой женщины есть какой-то определенный план, она знает то, о чём я и не догадываюсь… словно она — мать, а
