«Мое искусство — окулировка», — меня вдруг как прострелило. Вопрос так и вертится у меня на языке. Я уже открываю рот, и в этот миг адепт поворачивается вполоборота в мою сторону: это Теодор Гертнер, мой утонувший в Тихом океане друг…
Чёрный кристалл выпал из моих бессильно разжавшихся пальцев. Череп раскалывался от дикой головной боли. И я вдруг понял, что сейчас в последний раз вернулся из магического путешествия, так как угольный «глазок» уже никогда больше не пропустит меня через своё игольное ушко в потусторонние лабиринты. Во мне произошла какая-то перемена, в этом я не сомневался, но в чём она состоит?.. Сформулировать точно я бы не смог, хотя… «Я стал наследником Джона Ди в полном смысле этого слова, я унаследовал, вобрал в себя всё его существо. Я сплавился с ним, слился, сросся воедино; отныне он исчез, растворился во мне. Он — это я, и я — это он во веки веков» — вот, пожалуй, предельно точная характеристика происшедшей со иной метаморфозы.
Я распахнул окно, из ониксовой чаши тянуло невыносимым зловонием. Как из разверстой могилы…
Едва я немного продышался и проветрил кабинет — чашу пришлось выставить наружу, — заявился Липотин.
Его чуткие ноздри сразу настороженно дрогнули. Однако старый антиквар спрашивать ничего не стал.
Приветствие его показалось мне слишком громким и неестественно бодрым, весь он был какой-то не такой… Куда делась его барственная ленца?.. Свеча на ветру — вот самое верное определение его нервозного поведения, резких дерганых движений… Он то и дело закатывался беспричинным хохотом, говорил через каждое слово «да, да» и непрерывно менял позу. Сколько было произведено им ненужных, совершенно лишних движений, пока он наконец не уселся, закинув ногу на ногу, и судорожно закурил сигарету.
— Я, разумеется, по поручению.
— Позвольте узнать, чьи интересы вы представляете? — осведомился я с преувеличенной вежливостью.
Он церемонно склонил голову:
— Разумеется, интересы княгини, почтеннейший. Да, да, интересы… моей покровительницы.
Невольно я впал в тот нелепо напыщенный высокий штиль, тон которого задал Липотин, так что наш разговор больше походил на беседу двух театральных дипломатов.
— Итак, чем обязан?
— На меня возложена миссия выкупить у вас, если, конечно, возможно… этот… ну скажем, стилет. Вы позволите? — Цепкие пальцы впились в кинжал, который лежал на письменном столе, и он с умным видом беспристрастного эксперта принялся с подчеркнутой обстоятельностью его рассматривать. — Неплохо, неплохо… Однако изъяны есть… Они просто бросаются в глаза!.. Нет, вы только посмотрите, какая дилетантская работа! Штукарство!
— Совершенно с вами согласен, эта вещь особой коллекционной ценности не представляет, — подхватил я.
В глазах Липотина метнулся такой панический страх, что я невольно замолчал — очень уж, видно, опасался он, как бы сгоряча у меня не вырвалось последнее «нет». Потом, успокоенный, вальяжно развалился в кресле — с трудом, но ему всё же удалось попасть в свой обычный тон:
— Говоря откровенно, я мог бы легко выторговать у вас игрушку. Э-ле-мен-тарно! И в этом я нисколько не сомневаюсь: конечно, вы знаете толк в предметах искусства, но оружие — не ваш профиль. Другое дело княгиня. Нет, вы только подумайте: она уверена… разумеется, эту её уверенность я не разделяю… она уверена…
— …что это тот самый, без вести пропавший экспонат из коллекции её отца, — закончил я холодно.
— В самую точку!.. Угадали!.. — Липотин вскочил, всем своим видом изображая крайнее изумление стольнеобычайной проницательностью.
— Кстати, что касается меня, то я полностью разделяю мнение княгини! — добавил я.
Липотин удовлетворенно откинулся на спинку кресла.
— Вот как? Ну, в таком случае лучшего и желать нечего. — Судя по выражению его лица, сделка уже состоялась.
— Именно поэтому кинжал мне бесконечно дорог, — хладнокровно смахнул я хитроумный карточный домик липотинской дипломатии.
— Понимаем, — с вертлявой угодливостью, словно какой-нибудь приказчик, подхватил старый интриган. — Свою выгоду тоже соблюсти надо. Понимаем, очень понимаем!
В данной ситуации я не счел нужным придавать значение этому намёку, который в известном смысле можно было бы счесть и оскорбительным, бросил лишь:
— Ни в какие торги я вступать не намерен.
Липотин беспокойно заёрзал:
— Конечно, конечно. Хорошо. Но при чём тут торги?.. Гм. Быть может, с моей стороны не будет столь уж бестактным, если я скажу, что более или менее угадываю ход ваших мыслей. Но уверяю, вы ошибаетесь… Разумеется, княгиня, как все красивые женщины, избалованные мужским вниманием, капризна, но поверьте мне, для умного человека в мире нет ничего более многообещающего, чем дамские капризы… Имею в виду ответные жертвы… Компенсацию, так сказать… Мне кажется… короче, я уполномочен подтвердить, что самые далеко идущие… прошу меня понять правильно… само собой разумеется, речь не о деньгах! В общем, вопрос о жертве княгиня оставляет на ваше усмотрение. Надеюсь, вам известно, почтеннейший, сколь необычайно высоко ценит вас княгиня, эта в высшей степени благородная и очаровательная женщина! Полагаю, что за свой подарок… за великодушное удовлетворение маленькой прихоти она подарит вам бесконечно больше…
Сегодня Липотин на редкость многословен, никогда не видел его таким. Он настороженно не спускает с меня глаз, чтобы вовремя уловить малейший, ещё только намечающийся нюанс моего настроения и мгновенно подстроиться под него. Заметив эти суетливые старания, я не мог удержаться, чтобы не подразнить его:
— Жаль, конечно, что столь заманчивые предложения княгини, которую я в свою очередь чрезвычайно ценю и уважаю, пропадают понапрасну, но воспользоваться ими я не могу, так как кинжал принадлежит не мне.
— При… над… лежит не?.. — Липотинское замешательство было почти смешным.
— Он подарен моей невесте.
— Ах во-о-от оно что… — изрек Липотин.
— Именно. А вы, стало быть, не по адресу.
Старый лис попробовал с другого конца:
— Вообще-то подарки склонны оставаться подарками. И мне почему-то кажется, что кинжал уже… или, скажем так, в любой миг мог бы с лёгкостью перекочевать в ту самую верную руку, кою вы вкупе со своим не менее верным сердцем благородно предлагаете госпоже Фромм.
Хватит, сыт по горло.
— Всё верно. Оружие принадлежит мне. И останется у меня, так как оно поистине бесценно.
— Неужели? — в голосе Липотина проскользнула лёгкая ирония.
— Слишком дорог для меня этот кинжал.
— Позвольте, почтеннейший, но что вы знаете об этой безделушке?
— Конечно, для человека стороннего он представляет ценность исключительно как антикварная безделушка, однако, если заглянуть в «глазок»…
Ужас, охвативший Липотина, был столь силён, что он, видимо и сам понимая, сколь бессмысленны какие-либо попытки скрыть затянувшую его лицо мертвенную бледность, махнул на всё рукой и с какой-то судорожной надеждой, словно стараясь заговорить неотвратимо надвигающуюся беду, вдруг зачастил:
— Как? Каким образом? Но этого не может быть! Ведь вы ничего, ровным счетом ничего не могли увидеть в кристалле! Для этого нужна алая пудра. А я, к сожалению, на сей раз ничем не могу помочь. Нет, нет… я не могу… извините… но…
— В этом нет никакой необходимости, мой друг, — прервал я его. — К счастью, у меня сохранились кое- какие остатки. — И я, достав стоящую снаружи на подоконнике ониксовую чашу, поднес её к его носу. —
