Предатель телескоп был отныне лишен его доверия – при одном воспоминании об ухмыльнувшейся в линзу старухе у него до сих пор холодок пробегал по спине, а если он, в подтверждение собственного мужества, все же отваживался заглянуть в него, то лишь после долгой борьбы с собой, стиснув свои безукоризненно белые искусственные зубы.
Изо дня в день главной темой его размышлений по-прежнему служило происшествие с актером Зрцадло, однако идея повторного путешествия в Новый свет понятным образом не вдохновляла.
Однажды «У Шнеля», наблюдая, как Эдлер фон Ширндинг вгрызается в свиное ухо с хреном, он свел разговор на лунатика и узнал кое-какие новости о Константине Эльзенвангере, которого с той самой ночи словно подменили: никого не принимает, одержим постоянным страхом, что тот невидимый документ, спрятанный Зрцадло в выдвижном ящике, действительно существует и заключает в себе злокозненное лишение его братом Богумилом, ныне покойным, законных наследственных прав.
– А что, вполне возможно. – Эдлер фон Ширндинг, насупясь, выпустил из зубов свиное ухо. – Если кругом творятся чудеса и какие-то оборванцы под влиянием Луны лишаются веса, то почему бы тогда и мертвым не лишать наследства живых? Барон поступил куда как правильно – даже не вскрыл ящик и не заглянул туда; лучше быть глупым, чем несчастным.
Господин лейб-медик присоединился к этому мнении» только из вежливости. Сам-то он никак не мог оставить в покое тот выдвижной ящик своего мозга, в котором хранилось «дело Зрцадло», – при первой же возможности открывал и до умопомрачения рылся в нем.
«Надо будет как-нибудь ночью заглянуть в «Зеленую лягушку», может, я там в самом деле встречу этого субъекта, – наметил он для себя. – Лизель, проклятая ведьма – это же надо, столько времени думать о бабе! – она ведь говорила, что он шляется по трактирам».
В тот же вечер, уже собираясь на покой, лейб-медик вспомнил о своем намерении; натянув спущенные подтяжки и придав своему лицу надменное выражение (дабы случайно встреченные в столь поздний час знакомые не» заподозрили его в чем-либо неподобающем), он направился к Мальтийской площади, где под сенью почтенных дворцов и благочестивых монастырей сомнительная «Зеленая лягушка» дерзко влачила свое ночное, посвященное Бахусу существование.
С самого начала войны Флугбайль и его приятели ни разу не посетили этого ресторана, и тем не менее средняя зала была по-прежнему зарезервирована для господ, хотя и пустовала; хозяин – пожилой представительный мужчина в золотых очках, с благосклонно-серьезным лицом нотариуса, неустанно озабоченного наивыгоднейшим помещением капитала своих подопечных, – казалось, не осмеливался распорядиться по-другому этим помещением.
– Что прикажете, экселенц? – спросил «нотариус» с любезной искрой в серых бархатных глазах, когда господин императорский лейб-медик уселся. – О-о-о? Бутылку красного «Мельника»? Конечно, отборного 1914?
Благодаря обезьяньей ловкости младшего кельнера на столе как из воздуха тут же материализовалась бутылка «Мельника» 1914, которую тот еще загодя, повинуясь шепотом отданному распоряжению, спрятал за спиной. Исполнив свою миссию, услужливая парочка с глубоким поклоном растворилась в таинственном лабиринте «Зеленой лягушки».
Господин императорский лейб-медик одиноко восседал во главе покрытого белоснежной скатертью стола в длинной просторной зале. Справа и слева от него были полузадернутые портьерами проходы в соседние помещения. Большое зеркало, висевшее на входной Двери, позволяло при желании видеть происходящее в смежных залах.
Стены украшали многочисленные портреты великих мыслителей всех времен и народов, их строгий подбор никоим образом не позволял усомниться в благонадежности хозяина, господина Венцеля Бздинки (с ударением на первом слоге), одновременно они опровергали бесстыдные утверждения подлых клеветников, что в юности господин Бздинка был якобы морским разбойником.
У «Зеленой лягушки» имелось свое историческое прошлое: как утверждали, именно в ней вспыхнула революция 1848 года – то ли из-за кислого вина, которое продавал прежний хозяин, то ли из-за каких-то других, не менее важных причин, дознаться было уже невозможно, но до сих пор это служило главной темой всех застольных разговоров.
Тем более ценились заслуги господина Венцеля Бздинки, который не только отменными напитками, но также своей в высшей степени достойной внешностью и чрезвычайно добропорядочными манерами, не оставлявшими его даже в поздние ночные часы, неопровержимо свидетельствовал окончательное искоренение прежней репутации заведения. Теперь даже замужние дамы – разумеется, в сопровождении своих благоверных – иногда отваживались здесь отужинать. По крайней мере в передних залах.
Господин императорский лейб-медик рассеянно сидел за бутылкой «Мельника», в утробе которой электрическая настольная лампа рождала вспышки рубиновых искр.
Временами поднимая голову, он видел в дверном зеркале второго императорского лейб-медика; при этом к нему возвращалась одна и та же мысль: как это, в сущности, удивительно – зеркальное отражение поднимало бокал левой рукой, в то время как сам он использовал правую, и перстень с его левого безымянного пальца двойник может носить только на правом.
«Там происходит странное обращение, – подумал господин лейб-медик, – оно должно бы внушать нам ужас, не привыкни мы с детства видеть в этом нечто само собой разумеющееся. Гм. Но где в пространстве может происходить такое обращение? Да, да, конечно, строго говоря, в некой единственной математической точке. Весьма примечательно: в такой крошечной точке может происходить больше, неизмеримо больше, чем в самом протяженном пространстве!»
Он почувствовал, что если продолжить эту мысль и сокрытый в ней закон распространить на другие вопросы, то неизбежно придешь к мучительному заключению: человек вообще ничего не способен совершить по собственной воле и является лишь беспомощным автоматом какой-то загадочной точки в собственной душе, – сие смутное неопределенное чувство принудило лейб-медика отказаться от дальнейших размышлений на эту тему.
Опасаясь снова впасть в искушение, он решительно выкрутил лампочку. Зеркальный двойник сразу исчез.
Вместо него на отражающей поверхности попеременно возникали части соседних зал – левой или правой, в зависимости от стороны наклона господина императорского лейб-медика.
И обе были пусты.
В одной стоял богато накрытый стол с большим количеством стульев; в другой, выдержанном в стиле барокко небольшом кабинете, кроме гнутого столика и дивана с пышной обивкой, ничего больше не
