Дикое столпотворение.
– К Заградке! К Заградке! Корону! Корону императора!
– Она золотая. С рубином во лбу! – верещал чей-то голос с хоров. Это была Божена. Она всегда все знала.
– Рубин во лбу, – обежало толпу; все были так в этом уверены, как будто собственными глазами видели камень.
На цоколь поднялся какой-то человек. Это был лакей с мертвым взглядом.
Взмахнув руками, он кровожадно закричал, срываясь на визг:
– Корона находится в Вальдштейнском дворце! Теперь уже никто не сомневался:
– Корона – в Вальдштейнском дворце!
Позади орущей своры «братья горы Хорив» в сумрачном молчании несли на каменных плечах Отакара и Поликсену.
Облаченный в пурпурную мантию князя Борживоя,
Отакар держал в руке скипетр.
Барабан замолк.
В Поликсене поднималась непримиримая, жгучая ненависть к этой бестолково орущей черни, которая могла вот так, разом, прийти в восторг и теперь глотать жадные слюни в ожидании предстоящего грабежа. «Они злее бестий и трусливее уличных шавок»; она с жестоким наслаждением подумала о неотвратимом конце: треск пулеметов – и горы трупов.
Взглянула на Отакара и облегченно вздохнула: «Он ничего не видит и не слышит. Как во сне. Дай Бог, чтоб его настигла скорая смерть! Раньше, чем он проснется!»
Собственная судьба ей была безразлична.
Ворота Вальдштейнского дворца крепко забаррикадированы.
Толпа карабкается на садовую стену – и низвергается вниз с окровавленными руками: карниз утыкан бутылочными осколками и железными пиками…
Кто-то принес тяжелую балку.
Множество рук подхватило ее.
Раз за разом таран обрушивался на дубовые брусья, пока не согнулись железные петли и ворота не разлетелись в щепы…
Посреди сада одиноко стояла лошадь с красной уздой и желтыми стеклянными глазами; на спине ярко- красная попона, копыта привинчены к доске на колесах.
Она ждала своего господина.
Отакар, склонив голову, неподвижно смотрел в стеклянные лошадиные глаза; придя в себя, он провел рукой по лбу.
Потом один из «братьев горы Хорив» подошел к чучелу, взял за узду, выкатил на улицу, и Отакара посадили на коня; тем временем толпа с пылающими факелами устремилась в открытый дом.
Оконные рамы рушились на мостовую, стекло дробилось на тысячи осколков; серебро, золоченые доспехи, усыпанное драгоценными камнями оружие, бронзовые часы со звоном падали на камни, из всего этого вырастали горы; никто из «таборитов» ни на что не покусился.
Из зал слышался треск рвущейся ткани – это ножами раздирали старинные гобелены.
– Где корона? – прорычал дубильщик Гавлик.
– Короны здесь нет! – Смех и улюлюканье. – Она должна быть у Заградки, – сквозь общее ржание с трудом пробился чей-то голос.
Мужчины подняли на плечи лошадь и, затянув дикую гуситскую песню, двинулись с лающим барабаном во главе к Туншенскому переулку.
Высоко над ними в развевающемся на ветру пурпуре на лошади Валленштейна сидел Отакар; казалось, он уносится по их головам куда-то в небо…
Вход в переулок преграждала баррикада; отряд седовласых слуг под предводительством Моллы Османа встретил бунтовщиков револьверными выстрелами и градом камней.
Поликсена узнала татарина по красной феске.
Стараясь защитить Отакара, она направила на защитников поток энергии; авейша подобно молнии пронзило их ряды; охваченные паническим страхом, они обратились в бегство.
Только на Моллу Османа авейша не оказало никакого действия.
Не двинувшись с места, он спокойно поднял руку, прицелился и выстрелил.
Пораженный в сердце, дубильщик Станислав Гавлик вскинул руки и рухнул на землю.
Барабанный бой оборвался.
Но сейчас же – кровь у Поликсены застыла в жилах – яростно вскипел снова, еще глуше, еще резче, еще ужасней. В воздухе, отражаясь эхом от стен, из земли – отовсюду.
«Слуховая галлюцинация. Это невозможно. Мне просто кажется», – прошептала она, напряженно вглядываясь: дубильщик лежал лицом вниз, вцепившись пальцами в баррикаду, но барабан исчез – и лишь его рокот, ставший вдруг пронзительно высоким, неистовствовал на ветру.
