– Нет ни кар, ни испытаний. Внешняя жизнь со всеми изломами судьбы – не что иное, как процесс исцеления, для кого-то более, для кого-то менее мучительный, – в зависимости от того, насколько нужен человеку весь опыт, им нажитый.
– И вы полагаете, как только я призову Бога, моя судьба изменится?
– Незамедлительно! Только это будет не изменение, а ускорение. Возьмем для примера лошадь, перешедшую с трусцы на галоп.
– И
– До сих пор она отличалась монотонно-мерным ходом, вы это хотите сказать? – с улыбкой добавил за нее Сваммердам. – Но я же говорил вам: не оглядывайтесь на других. Одному дано увидеть необъятный мир, другому – лишь кончик собственного носа. Если вы всерьез хотите, чтобы ваша судьба неслась вскачь, вы должны… (примите мои слова как предостережение и одновременно как совет, ибо это единственное, ради чего человеку стоит появляться на свет, и в то же время самая страшная для него жертва) вы должны призвать сокровеннейшее существо, заключенное в вас, самую вашу суть, без которой вы просто труп или того хуже, и
– Но если в тот момент, когда судьба будет готова понести меня, я не найду в себе сил, учитель, и захочу повернуть вспять?
– Повернуть вспять на духовном пути может лишь тот… нет, не повернуть даже, а остановиться, оглянуться и застыть соляным столбом… может лишь человек, не давший обета! Обет в мире духа – это как высшее повеление, и Бог в таком случае… человеку слуга, помогающий исполнить эту заповедь. Только не пугайтесь, сударыня, это – не богохульство! Напротив! То, что я вам сейчас скажу, просто глупость. Я знаю, что она совершается лишь из сострадания – заведомая глупость, но я хочу вас предостеречь: не переусердствуйте в клятвенном обещании! Иначе вам грозит то, что произошло с разбойником, которому переломали на кресте кости!
Лицо старика стало совершенно бескровным от волнения. Ева порывисто коснулась ладонью его руки.
– Благодарю вас, учитель. Теперь я знаю, что мне делать.
Старик привлек ее к себе и растроганно поцеловал в лоб.
– Да будет властелин судьбы вашим милосердным лекарем, дитя мое!
Они двинулись вверх по лестнице.
Словно пораженная какой-то внезапной мыслью, Ева на секунду замерла у двери в мансарду.
– Объясните мне еще одну вещь, учитель! Многие миллионы людей обагрили землю своей кровью и прошли через страшные муки. Но ведь они не давали обета. Ради чего же они приняли такие муки?
– Как вы можете знать, что они не дали обета? Разве не могло это произойти в прежней жизни? – спокойно спросил Сваммердам. – Или в глубоком сне, когда душа человека не спит и лучше его самого чувствует, что пойдет ей на пользу?
Словно пробив пелену мглы, Еву озарил яркий свет нового знания. Последние слова старика сказали ей о сути жизненного назначения больше, чем это могли бы объяснить все религиозные системы мира. Всякие сетования по поводу якобы несправедливой судьбы отступали перед мыслью о том, что никому не дано иного пути, кроме выбранного по собственной воле.
– Пусть вас не смущает, если все, с чем вы столкнулись у нас сегодня, юфрау, показалось вам нелепицей. Путь часто идет под уклон, и все же это лишь перепад, даже мостик к одной из высот. Лихорадка духовного выздоровления порой производит впечатление какого-то дьявольского морока. Разумеется, я не «царь Соломон», а Лазарь Айдоттер – не «Симон Крестоносец», как поспешила заключить юфрау Буриньон, когда он однажды одолжил денег Клинкербогку, но тем не менее весь этот сумбур в обращении со словом Ветхого и Нового Завета не лишен смысла… В Библии мы видим не только описание событий отдаленных времен, но и путь от Адама к Христу, путь, который должны проделать мы сами в магической стихии внутреннего восхождения от «имени» к «имени», от одного проявления высшей силы к другому, – говорил Сваммердам, помогая Еве подняться на последние ступени, – от изгнания из рая к Воскресению. Для многих этот путь чреват страшными потрясениями… – И он одышливо пробормотал что-то опять про распятого разбойника с перебитыми костями.
Госпожа Буриньон вместе с прочими участниками ночного бдения (только Лазарь Айдоттер ушел восвояси) у входа в каморку сапожника поджидала задерживавшихся Сваммердама и Еву. И едва они подошли, как она обрушила на племянницу поток слов, дабы надлежащим образом подготовить ее:
– Ты только представь себе, Ева, свершилось нечто неописуемо грандиозное. И как раз сегодня, в праздник летнего солнцестояния, – в этом такая бездна смысла! Да… так о чем бишь я… ну конечно, сбылось великое упование: в отце Авраме родился сегодня духовный человек, принявший образ младенца. Он услышал его крик, когда прилаживал к сапогу каблук, а это, вестимо, и есть второе рождение, ибо первое означает: «в болезни рожать детей своих», как говорится в Писании, если его правильно толкуют, а за этим воспоследует появление третьего волхва, и все цари с Востока будут в сборе. Мари недавно рассказала мне, что слышала краем уха про одного черного дикаря, объявившегося в Амстердаме, а час назад своими глазами видела его через окно нижнего кабачка. Тут-то меня и осенило: вот он, знак свыше! Кто же это может быть, как не Каспар, царь Мавританский? Я и не чаяла такой несказанной милости, подумать только, именно мне выпала миссия найти третьего царя. Я просто горю от блаженного нетерпения, жду не дождусь той минуты, когда смогу послать Мари вниз, чтобы она привела его…
С этими словами она открыла дверь и впустила в комнату сапожника всех, кто желал видеть чудо.
Клинкербогк неподвижно и прямо, точно трость проглотив, сидел во главе длинного стола, заваленного подметками и сапожным инструментом. Одна половина изможденного старческого лица была залита падающим из окна лунным светом так, что седые волосы шкиперской бороденки сверкали подобно металлическим нитям; другая же половина тонула во мраке.
Лысый череп венчала зубчатая корона, вырезанная из золотой фольги.
В каморке стоял кислый запах кож.
Зловещим глазом циклопа, чье тело скрывала тьма, над столом мерцал стеклянный шар, бросавший блики на россыпь десятигульденовых монет, которая горкой громоздилась перед пророком.
Ева, Сефарди и члены духовного сообщества в ожидании встали вдоль стены.
Никто не смел шевельнуться, на всех точно столбняк напал.
Приказчик завороженно смотрел на груду сверкающих монет.
В гробовой тишине время ползло улиткой, минуты казались часами. Из мрака выпорхнула моль и, мелькнув белой пылинкой над свечой, сгорела в пламени.
Неподвижно, точно каменное изваяние, пророк сидел, вперив взгляд в линзу с водой, рот был открыт, пальцы судорожно впились в груду золота. Казалось, он внимает каким-то словам, доносившимся из неведомой дали
В окно ворвался вдруг неясный шум трактирной перепалки, и тотчас же все опять замерло, – должно быть, внизу кто-то открыл и захлопнул дверь портового кабачка.
И опять все та же гробовая тишина.
Ева хотела было взглянуть на Сваммердама, но ей помешала смутная боязнь прочитать на его лице то же предчувствие приближавшейся беды, от которого у самой перехватывало дыхание. На секунду она готова была поверить, что слышит слова, произнесенные тихим, почти беззвучным голосом: «Отче Мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия»[38]. Но это впечатление было мгновенно стерто отзвуками ярмарочного гвалта, которые с порывом ветра пронеслись мимо окна.
Она подняла глаза и увидела, что напряженная неподвижность сменилась на лице Клинкербогка тенью смятения.
– Вопль Содомский и Гоморрский, – послышалось бормотание старика, – велик он, и грех их, тяжел он весьма. Сойду и посмотрю, точно ли они поступают так, каков вопль на них, восходящий ко Мне, или нет.
