расстался с мачехой навсегда.
Полгода назад она погибла в авиакатастрофе — и положение вещей вернулось к первоначальному варианту. Макс — к тому времени уже вполне успешный и состоявшийся бизнесмен, двухметровый красавец-шатен, убивавший наповал всех особ дамского пола от девяти до девяноста, насмешливый и немного циничный пират с интригующим шрамом под левой лопаткой — унаследовал свой собственный домик в деревне. Точнее, в поселке Кулебякино.
Он очнулся, потому что почувствовал на себе слишком много взглядов. Вечер принес прохладу, прохлада выгнала на улицу обитателей поселка, а делать было особо нечего — потому все и уставились на новую машину. Крутизной тут было пугать некого, но «лендровер» с правым рулем встречается нечасто, и местные ценители лениво рассматривали машину, заодно косясь и на хозяина — благо, он сидел с очень выигрышным для рассматривания видом: скошенные к переносице глазки, насупленные бровки и слегка приоткрытый рот.
Вообще-то ничего необычного в таком выражении лица не было. Все мы от чрезмерных умственных усилий выглядим немного идиотами. Но тут из группы созерцателей выдвинулся великан с льняными кудрями, пшеничными усами и сочными губами херувима, подошел вплотную к открытому окну джипа и протянул на удивление высоким и потому немного детским голосом:
— Смотрите-ка, кого кот принес! Макс Сухомлинов, чтоб мне сдохнуть. Наш золотой мальчик! Ну надо же!
Макс с трудом подавил невесть откуда взявшееся раздражение. Эдик Березкин никогда не был его лучшим другом, с другой стороны, они вроде и не ссорились. Эдик учился на три года старше Макса, а запомнился разве что разбитым во время зверского подката на поле коленом, которое у Макса побаливало до сих пор.
Эдик посопел и стал серьезнее.
— Мы слышали про твоего отца, Макс. Прими наши… ну и прочее. Хороший был человек Георгий Иваныч.
Да, горько произнес кто-то новый и незнакомый внутри Макса. Прекрасный был человек, если не считать того, что выгнал из дома собственную жену, не дав ей видеться с сыном, а самого сына всю жизнь в грош не ставил. Впрочем, об этом достойным кулебякинцам знать вовсе ни к чему.
— Спасибо, Эдик. Ты-то как?
— Да нормально. Бизнес вот у меня… ну, конечно, не для столичной штучки вроде тебя, но все ж таки. Магазинчик открыл, торгую всяким инвентарем для сада-огорода. Если что понадобится… ты, кстати, надолго к нам?
— Не знаю. Приехал посмотреть на дом. Если надо будет что-то подремонтировать…
Эдик вскинул широченные ладони, замотал кудрявой башкой.
— Ты не боись, в этом отношении у нас все чики-пуки. По пустым домам не лазят, черные маклеры не ходят, все путем. Только вот с мебелью… Боюсь, вывезла все мадам-то… Ну, короче…
— Я понял, Эдик.
Макс умел так говорить. Очень дружелюбно — и очень окончательно. Эдик среагировал так, как сотни больших парней до него: смутился и потупил глазки. Макс внутренне обругал себя. В конце концов, Эдик не виноват, что Максу Сухомлинову не хочется поминать добрым словом никого из членов своей семьи. Он откашлялся и чуть изменил интонацию.
— Слышь, брат, а скажи-ка ты мне лучше, не продается ли у вас… у нас в Кулебякине земля по соседству с моим участком? Хорошо иметь домик в деревне…
Эдик просиял.
— Дык! Аккурат сзади, Крупченковская фазенда! Старик-то в доме престарелых, а дочкам неохота в огороде копаться. Думаю, даже и цену не заломят.
— Это получается, в длину… Лучше бы вширь.
Эдик улыбнулся еще солнечнее.
— Ты прям весь в папашу, Максимка. Не злопамятный, просто злой и память хорошая. Но тут выйдет облом. Аленка уезжать не собирается. Она приподнялась, домик отремонтировала. Молодец, кстати, девка.
Воспоминания неожиданно хлынули таким бурным потоком, что Максим аж заерзал на сиденье. Аленка… Ленка. Лена Синельникова. Дочь тогдашнего, двадцатилетней давности, главы поселкового совета.
Есть виги и тори, есть Война Алой и Белой розы, есть Север и Юг, Запад и Восток, и вместе им не сойтись… Есть наши и не наши, есть Мальчиш-Кибальчиш и злые буржуины. Вся история человечества так или иначе крутится вокруг противостояния одного — другому. В поселке Кулебякино Йорков и Ланкастеров изображали Сухомлиновы и Синельниковы.
Началось, как водится, из-за ерунды. Впрочем, масса войн начиналась из-за ерунды, так что это не показатель. Просто еще при советской власти, когда Сухомлинов-старший получил земельный участок по линии Госстроя, все замеры ему сделали свои мужики, из управления. По замерам, соответственно, были поставлены столбы, а через пару дней — и забор. Хороший забор, кованый. Богатый. Секции были тяжелые, и при установке рабочие маленечко повредили кусты смородины, заботливо лелеемые супругой председателя поселкового совета Синельникова, Катериной Михайловной.
Буквально на следующий день онемевший от ярости Сухомлинов, вызванный из города доброжелателями, наблюдал, как посмеивающиеся поселковые работяги аккуратно передвигают его родимый забор на новое место. Синельников определенным административным ресурсом обладал, и потому работа шла споро, благодаря наличию автокрана.
Выйдя из ступора, Сухомлинов помчался к председателю и битых четверть часа применял на нем тактику Госстроя: наливался багрянцем и дико орал. Синельников же придерживался тактики холодного презрения. Молчал, улыбался, жмурился и кивал. Потом выложил перед выдохшимся Сухомлиновым кадастровые планы…
Тяжба затянулась на долгие годы. За Сухомлиновым стояла Москва, за Синельниковым формальная правота. Вдаваться в тонкости процесса мы не будем, отметим лишь то, что Макс Сухомлинов и чуть позже — Ленка Синельникова выросли в твердом убеждении насчет друг друга, что он/она гад/змея. Таким образом, реплика Эдика о злопамятстве становилась вполне понятной: окончательной победой могла бы считаться покупка Максимом Сухомлиновым у Елены Синельниковой земельного участка с последующим демонстративным сносом родового гнезда Синельниковых и построением на месте оного, скажем, бани или сортира системы «очко».
Возможно, такой поступок не все бы одобрили, но практически все поняли бы. Потому что никто не знал одного обстоятельства, касавшегося взаимоотношений Макса и Ленки.
Он заехал посмотреть на участок Крупченковых просто так, от нечего делать. Как это прекрасно — никуда не спешить!
Дом успел покоситься, сад разросся до состояния джунглей, но именно это Максу и понравилось больше всего. Развалюху он снесет, а сад оставит, как есть.
Между прочим, именно здесь пролегала потайная тропа к тому самому пруду… Кстати, неплохо было бы искупнуться. Наверняка там ничего не изменилось, вода ведь проточная.
Макс сходил к машине, вытащил из багажника сумку-холодильник с баночным пивом и уверенным шагом направился по заросшей, но все еще различимой тропе во тьму.
Разумеется, пруд никуда не делся. Маленький, но удивительно чистый, с песчаным мягким дном, он мирно покоился под надежной защитой ветвей, отражая на гладкой поверхности яркие звезды. Макс тихонько рассмеялся и повалился в траву, все еще теплую после удушающего дневного зноя.
Именно здесь, на берегу этого пруда, Йорки-Сухомлиновы и Ланкастеры-Синельниковы едва не превратились в Монтекки и Капулетти. При воспоминании о ТОЙ ночи у Макса внезапно встали дыбом волоски на загривке, и он нервно передернул плечами, ощутив странное и резкое возбуждение. Как и тогда…
