Муссолини с призывом воздержаться от дальнейшего расширения войны. Муссолини, конечно, остался глух к этому призыву, но совершенно ясно, что американский президент не сделал бы такого шага, если бы не опасался краха Франции в самом ближайшем будущем.
Во время моей «анкеты», о которой я рассказывал выше, столь компетентные люди, как Ллойд Джордж и супруги Вебб, считали весьма вероятным близкое падение Франции.
Подобные же суждения высказывали и другие мои знакомые среди парламентариев, политиков и журналистов. Естественно, что я с величайшим вниманием и неменьшей тревогой следил за всеми событиями, происходящими на фронте. А там дела принимали все более грозный оборот.
К середине мая вопрос о Бельгии и Голландии по существу был исчерпан. Голландская армия капитулировала, но королева Вильгельмина и ее правительство, эвакуировавшиеся в Англию, объявили, что будут продолжать войну с Германией, примкнув к франко-британской коалиции. Бельгийская армия формально капитулировала только 28 мая, но уже к середине мая стало ясно, что она разбита и что франко-британская помощь не в состоянии ее спасти. Вдобавок между бельгийским королем Леопольдом и его правительством, возглавлявшимся Пьерло, произошел раскол: король сдался на милость победителей, а правительство решило продолжать войну и обосновалось сначала во Франции, а позднее в Англии.
Теперь Гитлеру на континенте противостояла только Франция, которой ему удалось 14 мая под Седаном нанести опасный удар. Это вызвало во Франции реакцию как политического, так и военного характера. Правительство Рейно, пришедшее на смену правительству Даладье после советско-финской войны, впало в лихорадку реорганизаций: 10 мая, сразу после нападения Германия на Голландию и Бельгию, премьер решил «укрепить» свое правительство за счет расширения его не влево (т.е. ближе к народу), а вправо (т.е. ближе к «200 семействам»). В состав правительства вошли представители фашистских элементов страны. 18 мая, вскоре после прорыва под Седаном, Рейно произвел новую реорганизацию своего правительства, введя в него в качестве вице-премьера зловещую фигуру маршала Петэна, который в дальнейшем сыграл самую предательскую роль при капитуляции Франции. 19 мая Вейган сменил Гамелена на посту главкома французскими вооруженными силами. Однако ко всем этим пересадкам с одного поста на другой было вполне приложимо крыловское «а вы, друзья, как ни садитесь, все в музыканты не годитесь». Ибо и старые министры и генералы, и новые вербовались из одной и той же насквозь прогнившей среды — «200 семейств», которые считали: лучше Гитлер, чем Народный фронт.
Неудивительно, что такие «вожди» не могли ни вдохновить народные массы на борьбу, ни найти правильных путей к спасению страны в момент грозной опасности. Это очень быстро обнаружилось на практике.
Номинально численное соотношение германских и франко-британских войск, участвовавших в майских боях 1940 г. на западе, было почти одинаково. Черчилль в своих военных мемуарах сообщает[166], что немцы повели свое наступление, располагая 136 дивизиями (в том числе 10 бронетанковыми с 3 тыс. машин) и что им противостояло 135 французских, английских, бельгийских и голландских дивизий. Однако фактически немцы были значительно сильнее союзников по трем главным причинам.
Во-первых, германская армия превосходила своих противников в области вооружения и методов борьбы. Танки, броневики, мотоциклы, моторизованная пехота придавали ей огромную ударную силу и стремительную быстроту передвижения. Это дополнялось еще невиданной до того мощью авиации. Напротив, союзные армии и их командный состав, закостеневшие в традициях прошлого, чрезвычайно отставали от германской армии в области новейшей по тому времени техники. Достаточно сказать, что против десяти немецких бронетанковых дивизий у французов была только одна, а у англичан ни одной. По существу союзники готовили свои армии между двумя мировыми войнами, имея пред глазами опыт первой и плохо представляя себе, как будет выглядеть вторая.
Вот почему даже столь умный человек, как Ллойд Джордж, в приведенном выше разговоре со мной так сильно поражался, что в боях на стороне немцев видны только машины и почти не видно людей.
Во-вторых, германская армия в этой войне впервые в истории применила совершенно новые методы борьбы, естественно вытекавшие из ее высокой технической оснащенности. Основным средством прорыва фронта и сокрушения противника стало сочетание бронетанковых операций на земле с действиями пикирующих бомбардировщиков в воздухе. Это до сих пор еще никогда не применялось, армии союзников к этому были совершенно не подготовлены ни технически, ни психологически и потому обычно не выдерживали вражеского удара. В линии фронта сразу образовывалась брешь, в которую с бешеной энергией устремлялись танки и броневики, сметая все на пути и с невероятной быстротой выходя в тыл или на фланги союзных войск. Ни у французов, ни у англичан не было ни техники, ни навыка, ни разработанных методов для подобного способа ведения войны, и потому их армии приходили в смятение, поддавались панике и начинали отступать.
В-третьих, наконец, германская армия управлялась единой волей и единым командованием и была полна наступательного духа, в то время как армии союзника были раздроблены между несколькими командованиями (англо-французским, бельгийским, голландским) и — что самое главное разъедены тлетворным духом пораженчества, исходившим из кругов «200 семейств». В своих военных мемуарах Черчилль делает попытку возложить на СССР и на коммунистов ответственность за разложение французской армии к весне 1940 г. Он пишет:
«Французская армия, подточенная советско-коммунистической пропагандой и уставшая от длинной, безрадостной зимы на фронте, сильно потеряла в своей боеспособности» [167].
Какой яркий пример фальсификации истории! Ведь Черчиллю не может быть неизвестно, что после падения Франции именно из кругов, вдохновлявшихся «советско-коммунистической пропагандой», вышли тысячи наиболее героических бойцов маки против порабощения родины германскими нацистами. Нет, беспомощность французской армии в борьбе с врагом объяснялась совсем не «советско-коммунистической пропагандой», а фактической изменой отечеству со стороны «200 семейств» и тесно связанных с ними французских генералов. Приведенное суждение Черчилля тем более странно, что главы его собственных мемуаров, посвященные падению Франции, дают яркую картину глубокого разложения ее политической и военной верхушки. Приведу только один пример из многих. Характеризуя столь крупную фигуру, как Вейган, на которого было возложено спасение Франции, Черчилль говорит:
«В течение всей жизни он питал глубокую неприязнь к парламентскому режиму Третьей республики. Будучи благочестивым католиком, он рассматривал катастрофу, которая обрушилась и а страну, как божье наказание за ее пренебрежение к христианской вере»[168].
Как мог подобный человек вести за собой армию на борьбу с врагом!
После всего сказанного надо ли удивляться, что в течение пята дней после прорыва под Седаном немцам удалось пройти через всю Францию с востока на запад и 19 мая выйти к Абвилю, на берегу Атлантического океана. Таким образом, франко-британский фронт был разрезан на две части, северная часть Франции отделена от остальной части страны, и все союзные силы, находившиеся в северной части, оказались в капкане, прижатые к берегам Северного моря и Ла-Манша. Среди них был и Британский экспедиционный корпус под командой генерала Горта.
Эти события вызвали в Париже настоящую панику. Черчилль в своих мемуарах рассказывает, что 15 мая утром, т.е. на следующий день после прорыва, ему позвонил по телефону французский премьер Рейно и с отчаянием в голосе воскликнул: «Мы разбиты!» Черчилль безуспешно пытался его успокоить и доказывал, что всякий прорыв может быть ликвидирован. Ввиду этого 16 мая Черчилль вместе с генералами Диллом и Исмеем прилетел в Париж, чтобы укрепить волю французских лидеров к сопротивлению. Он нашел здесь картину смятения и беспомощности. Генерал Гамелен, который еще был главнокомандующим, не знал, что делать. А когда Черчилль спросил: «Где же ваши стратегические резервы?» — Гамелен, пожав плечами, ответил: «У нас их нет»[169]. Эти реакционные генералы оказывались никуда не годными даже как военные!
Тогда я не знал всех подробностей, о которых пишет Черчилль, но основное и существенное было
